С тех пор, как Джуда впервые потрясло видение Кристминстера и он понял, какие возможности таит этот город, его не оставляло любопытство: в чем же заключается процесс превращения фраз одного языка во фразы другого? Он полагал, что грамматика изучаемого языка содержит прежде всего правило, рецепт или ключ к разгадке тайного шифра, который, будучи однажды усвоен, позволит переводить слова родного языка в соответствующие слова чужого. В его детских представлениях о переводе, собственно, отражалось стремление к предельной математической точности, известное всем под названием закона Гримма, по которому простейшие правила возводятся в степень идеальной завершенности. Так, он считал, что слова чужого языка таятся в словах родного и находит их тот, кто владеет этим тайным шифром, которому и обучают вышеназванные книги.
Поэтому, когда Джуд, убедившись, что на пакете стоит почтовый штемпель Кристминстера, разрезал бечевку, вынул томики и раскрыл латинскую грамматику, которая лежала сверху, он глазам своим не поверил.
Книга была старая, изданная лет тридцать назад, захватанная, вся сплошь исписанная чьим-то именем, бесцеремонно заслонявшим текст, испещренная датами двадцатилетней давности. Но не это поразило Джуда. Только теперь ему стало ясно, что никакого закона превращения не существует, как он по наивности полагал (нечто подобное такому закону было, но автор грамматики этого не признавал), и что каждое слово в отдельности, латинское и греческое, надо запоминать, не жалея многих лет упорного труда.
Джуд отшвырнул книги, растянулся на широком стволе вяза и пролежал так с четверть часа, чувствуя себя бесконечно несчастным. По старой привычке он надвинул на глаза шляпу и следил за солнцем, украдкой заглядывавшим к нему сквозь соломенное плетение. Так вот что такое латынь и греческий! Какая ужасная ошибка! Он предвкушал наслаждение, а в действительности его ждал труд, сравнимый лишь с трудом сынов Израиля в Египте.
Какие же головы у них там, в Кристминстере, в этих знаменитых школах, мелькнула у него мысль, если они могут запоминать слова десятками тысяч! Нет, его ума на это не хватит. И пока тонкие солнечные лучи играли на его лице, он думал, что лучше бы он никогда не видел книг, лучше бы ему никогда не видеть их впредь, а еще лучше бы вовсе не родиться.
Если б кто-нибудь прошел мимо и спросил Джуда о причине его горя и подбодрил бы его, сказав, что в своих понятиях он далеко опередил автора грамматики! Но никто не пришел, в жизни так не бывает, и, подавленный сознанием своей огромной ошибки, Джуд продолжал думать лишь об одном: лучше б ему не жить на свете.