— Вперед, вперед! — отвечал он и щелкнул языком.
Лошади побежали.
Высокие придорожные папоротники запутывались в стремени Эммы. Время от времени Родольф, не задерживаясь, наклонялся и выдергивал их оттуда. Иногда он обгонял Эмму, чтобы раздвинуть перед ней ветви, и тогда она чувствовала, как его колено скользит по ее ноге. Небо поголубело. Ни один лист не шелохнулся. Попадались широкие поляны, сплошь покрытые цветущим вереском; ковры фиалок чередовались с древесными чащами, серыми, желтыми или золотыми, смотря по породе деревьев. Под кустами то и дело слышно было хлопанье крыльев; хрипло и нежно кричали вороны, взлетая на дубы.
Спешились. Родольф привязал лошадей. Эмма пошла вперед по замшелой колее.
Но слишком длинное платье мешало ей, хотя она и подбирала шлейф, так что Родольф, идя следом, видел между черным сукном и черными ботинками полоску тонких белых чулок, в которой ему чудилось нечто от ее наготы.
Эмма остановилась.
— Я устала, — сказала она.
— Ну, еще немножко! — отвечал он. — Крепитесь!
Пройдя шагов сто, она снова остановилась; сквозь вуаль, наискось падавшую с ее мужской шляпы на бедра, лицо ее виднелось в синеватой прозрачности; оно как бы плавало под лазурными волнами.
— Куда же мы идем?
Он не отвечал. Она прерывисто дышала. Родольф поглядывал кругом и кусал усы.
Вышли на широкую прогалину, где был вырублен молодняк. Уселись на поваленный ствол, и Родольф заговорил о своей любви.
Вначале он не стал пугать Эмму комплиментами. Он был спокоен, серьезен и меланхоличен.
Эмма слушала его, опустив голову, и тихонько шевелила носком ботинка белевшие на земле щепки.
Но на фразу:
— Разве теперь судьбы наши не соединились? — она ответила:
— Нет, нет! Вы сами знаете. Это невозможно.
Она встала и хотела идти. Он схватил ее за руку. Она остановилась. И, посмотрев на него долгим, любящим, влажным взглядом, живо сказала:
— Ах, не будем об этом говорить… Где наши лошади? Едемте обратно.
У него вырвался жест гневной досады. Эмма повторила:
— Где наши лошади? Где лошади?
Тогда он, улыбаясь странной улыбкой, пристально глядя на Эмму и стиснув зубы, расставил руки и пошел на нее. Она задрожала и попятилась.
— О, мне страшно! — шептала она. — Вы меня так огорчаете! Едемте обратно.
— Ну, раз так надо… — ответил он, меняясь в лице.
И сразу стал опять почтительным, ласковым и робким. Она подала ему руку. Пошли назад.
— Что это с вами было? — спрашивал он. — Скажите мне. Я не понял. Вы, верно, ошиблись. В моей душе вы — как мадонна на пьедестале, на высоком, недоступном, незапятнанном месте. Но вы необходимы мне, чтобы я мог жить! Мне необходимы ваши глаза, ваш голос, ваши мысли. Будьте моим другом, моей сестрой, моим ангелом!