Ничего личного (Андреева) - страница 55

– Вчера я не знал еще, что моя дура такую штуку выкинет.

– Какую штуку?

Алексей уже понял, что не отвертеться, и поднял стакан. Чокаться с ним Калачев не стал. Поднял свой стакан и сказал:

– Ну, помянем Пашу.

И одним махом опрокинул водку в рот. Алексей последовал его примеру. Закуски не было. То есть, она была, но в вакуумной упаковке. Вакуум ему не мешал, поскольку сам по себе был ничто, но вот упаковка… Алексей поискал глазами нож, но не нашел. Пришлось закусить вакуумом.

– Какую штуку? – переспросил он, когда водка, что называется, проскочила. Проскочила, но не пошла. Желудок свело судорогой.

– Ладно тебе притворяться, – миролюбиво сказал Калачев. – Будто я не знаю, что она вместе со мной спать не улеглась? Полетела к своему голубю ненаглядному белым лебедем. Я только на вид бываю сильно пьяным, а трезвое сознание мое на все как бы со стороны смотрит. Думаешь, как деловые переговоры ведутся? Стал бы я такие деньжищи лопатой грести, если бы не умел в пьяном виде замечать, чего не надо, а когда надо делать вид, что ничего не замечаю? – Он почесал в затылке: – Сам-то понял, что сказал? Ну да ладно. Это и есть деловая беседа: много пить и много слушать. И запоминать. Чем больше запомнишь – больше наваришь. Уж Катьку свою я приметил: упорхнула, как только я зенки закрыл.

– Что же вы ее не остановили?

– А зачем? Ты, сыщик, думаешь, будто я тот негр ненормальный, который из-за ерунды готов жизнь себе поломать?

– Отелло, что ли?

– Тебе виднее, ты начитанный, это я слухами живу. А я не такой, нет. Я умный… Ну, выпьем, что ли еще?

– А не хватит?

– У нас как, деловая беседа? – подмигнул вдруг Калачев.

Алексей понял: проверяет. Все он знает: и как негра ненормального зовут, и кто такой русский писатель Достоевский. Возможно, даже знает, кто убил Пашу. Но играет дурачка. «Пусть я умру, но не уступлю», – подумал он и махом опрокинул водку. Калачев кивнул с удовлетворением и выпил сам.

Потом оттяпал крепкими зубами кусок яблока, оказавшегося на тумбочке и потянулся к пачке сигарет.

– Закурим, милиция?

– Я не курю.

– Что ж ты за мужик такой? Не пьешь, не куришь?

Алексей хотел, было, нахамить. Сказать, что мужик проверяется не только этим. А еще и наличием у него рогов. Или их отсутствием. Но удержался.

– Здоровье берегу, – коротко сказал он.

– Береги, береги, все там будем, и здоровые, и больные. Так вот, насчет моего ума… Эта Пашкина б… которую Норой зовут, думает, что она самая умная. Решила отомстить своему хахалю моими руками, думала, что, узнав про его амуры с Катькой, я меры начну принимать. Да знал я про все! Ну, посуди ты сам: я целый день на работе, да какая работа! У меня бизнес, крутишься весь день, как белка в колесе. Одна крыша чего стоит. Ты с бандюками когда-нибудь договаривался? Они только пальцы загибать умеют, а считать нет. Налоговая опять же, пожарная инспекция, санэпидемстанция, таможня… Сколько их? И не сосчитаешь! Каждый месяц проверки, проверки, проверки, всем надо, все жить хотят. И хорошо жить! Но! – он поднял вверх указательный палец. – За чужой счет. Потому – все воруют. У нас для того и зарплаты маленькие кладут. Два пишем, три в уме. В сумме получается пять: все довольны, всем хватает. Кому не хватает – то дурак. – И Леонидов мысленно записал себя в дураки: ему не хватало. Калачев меж тем вдохновенно продолжал: – Снимут одного, так другой приходит, новенький, голодный, как волк. У него еще нет ничего, кроме постоянно растущих потребностей, и каждой потребности дай, дай, дай… Где взять все эти давалки? Где? А сколько тобой обиженных? Одного уволил, другому не так сказал, все затаились, ждут. Каждый гвоздь приготовил, чтобы вколотить в твой гроб, когда время придет. Это только у бедных людей врагов не бывает, а мы на том и стоим, что их наживаем, наживаем, наживаем… В итоге все друзья – ау! Где друзья? От тебя они только и ждут, чтобы поделился. Поделишься – мало! Еще давай! Знаешь, сколько раз в день я слышу это «давай»? Самое страшное, когда домой приходишь, а там тоже это «давай». Все равно что: деньги или постельные ласки. А у меня сил нет уже. Все там, на работе остались. И нервы, опять же. Болею я. А тут дома молодая здоровая баба, не работает, гладкая, сытая, заботами не обремененная. Сначала ты ее от всего избавляешь: от работы, от сумок, от стирки, от уборки, от забот о хлебе насущном, и ждешь, что она будет просто благодарна. Так поначалу она и благодарна, только благодарности той ненадолго хватает. Потом выясняется, что ей просто нечего делать, а тело – оно свое требует, ему энергию куда-то девать надо. А? Это мое только и норовит найти точку опоры для сна, в постели ли, в машине, рядом с шофером. А Катюха дрыхнет, сколько влезет, поэтому и ласки все время хочет, но я-то не могу. То есть, могу, конечно, я не импотент, но столько, сколько ей надо, в одиночку ни один мужик не потянет.