– Вы поедете завтра с нами? – спросил Дронго напоследок.
– Обязательно, – с явным воодушевлением произнесла Эужения. – С нами будут все эти профессора, и я постараюсь убедить их в своей правоте.
– Думаете, получится?
– С итальянским профессором, конечно, ничего не получится, – кивнула она, – но остальные могут меня услышать. Когда в группе будут такие эксперты, как вы и Сиди Какуб, сразу двое американских профессоров и другие специалисты, я смогу объяснить вам свою позицию.
– Боюсь, что у каждого из них есть своя точка зрения и ее трудно будет изменить, даже с вашей помощью, – признался Дронго.
– Я все-таки надеюсь, – вздохнула Эужения и ушла.
Дронго печально посмотрел ей вслед. Он не будет говорить, что не всегда разделяет даже позицию комиссара Брюлея. Европейская толерантность, к которой призывали многие европейцы, на поверку часто оказывалась ущербной и вредной, прежде всего для самих европейцев. Подспудное осознание этого вреда постепенно росло в различных странах, когда все большее количество европейцев голосовало за ультраправые и националистические движения, призывающие более решительно разбираться с иммигрантами. Он прекрасно знал и уровень этнической преступности, и уровень незаконной иммиграции в странах Европы. Более того, видел, что противоречия накапливаются с каждым годом все сильнее и сильнее и, рано или поздно, могут взорвать и европейские страны.
Шесть миллионов арабов и афроамериканцев во Франции, не менее четырех миллионов пакистанцев и индусов в Великобритании, около пяти миллионов турок, курдов и арабов в Германии. Вся эта масса могла взорвать Европу, уже зараженную бациллами ненависти и ксенофобии. Во многих цивилизованных европейских странах появились настоящие гетто, куда не могли попасть даже представители полиции. И он знал об этом лучше других. Комиссар Брюлей тоже знал об этом, но он был воспитан в традициях европейского просвещения. Полвека, прошедшие после Второй мировой войны, расслабили европейцев, они не были готовы к новым испытаниям; сытая жизнь сделала их конформистами, готовыми отказаться не только от собственной национальной идентичности, но даже от своей религии, убрав всякое упоминание о ней даже из европейской Конституции. Время работало против европейцев, и это была печальная истина, к которой постепенно все привыкали.
Однако личный опыт Дронго был совсем другим. Он видел распад великой страны, пролитую кровь в Карабахе, Осетии, Абхазии, Приднестровье, гражданскую войну в Таджикистане, резню в Киргизии, потрясения в Узбекистане. Может, поэтому настроен несколько иначе.