Они убили русских семерых,
Аварца лишь оставили в живых.
Вокруг лежат убитые друзья, —
Их кровь, еще горячая, струится, —
А он стоит, как раненая птица,
И крыльями пошевелить нельзя.
На смерть товарищей глядит без страха
Танкист, земляк мой, горец из Ахваха,
Глядит на них, завидует он им,
Он рядом с ними хочет лечь восьмым.
В его душе тревога и обида:
«Зачем я жив? Настал ведь мой черед!»
Враги не знают Магомед-Загида,
Им неизвестен горский мой народ,
Они лукавят: «Русские убиты,
А ты — чужой им, ты совсем другой,
К погибели ненужной не спеши ты».
…Земляк, всегда гордились мы тобой,
И знаю: в это страшное мгновенье
Ты горцев вспоминал, свое селенье,
И реку, что несется между скал,
Ты именем аварским называл.
Но как в твоей душе заныла рана,
Всех ран твоих острей, товарищ мой.
Когда тебе, джигиту Дагестана,
Сказали, будто русским ты чужой!
Ты поднял черные свои ресницы, —
Нет, не слеза блеснула, а гроза!
Сначала плюнул ты врагам в глаза,
Потом сказал им, гордый, смуглолицый:
«Я — русский, я — советский человек,
С убитыми сроднился я навек.
Мы — братья, дети мы одной страны,
Солдаты родины, ее сыны».
Так он сказал тогда, на грани смерти,
Так он сказал врагам, и вы поверьте,