Экспансия шведов была столь стремительной и неудержимой, что это не могло не вызвать беспокойства у старост корельских племен и верхнего Приладожья. Было ясно, на достигнутом шведы сами не остановятся, а одернуть их может и способен только Великий Новгород. Между корелой и Новгородом возникает тайный военно-политический союз. На площади Новгорода зачитывается грамота, объявляющая эти земли корельским погостом новгородской пятины. Таким образом, юридически республика взяла Корелу под свое крыло. С честью и достоинством отстаивали новгородцы интересы Корелы. Когда дипломатически, а чаще приходилось с мечом в руках.
Беспокойна и драматична судьба северо-западной Руси. Водами Балтики, Финского залива, Невы, Ладоги и далее по Волхову на юг с древнейших времен шел великий торговый путь «из варяг в греки». За обладание этим Клондайком (по-другому просто не скажешь) между славянами и скандинавами (да и не только скандинавами; Господи, кто только не лез к нам поживиться!) велась отчаянная борьба. Пуще всех досаждали шведы. В 1323 году между Новгородом и Швецией был наконец-то подписан Ореховецкий мирный договор, была определена граница владений шведских королей и новгородских посадников. Но и это не помогло, распря продолжалась.
Какое это имело отношение к Валаамскому монастырю? Самое непосредственное. Он оказался волею исторических обстоятельств на пограничье новгородском. Форпостом владетельности, а главное — православия. Последнее и стало для шведов поистине бельмом на глазу. При каждом удобном случае, оказавшись в Ладожских водах, шведские воители направляли курс своих галер к берегам Валаамского архипелага. Монастырь разоряли до основания. Уж какие там летописи. Камня на камне не оставляли. Обитель была деревянной. Постройки сжигали дотла, грабили все. что попадало под руку. А подчас поднимали меч и на братию. Не напрасно, не по домыслу Санкт-Петербургский и Новгородский митрополит Гавриил писал Валаамскому игумену Назарию в XVIII веке: «Не раз меч шведов посекал главы святых отшельников и пламень войны испепелял мирные их куши, святильник монашества едва мерцал. Страшный 1611-й год, казалось, кровью угасил его навсегда. Но прошло сто лет, и мощным манием Великого Петра он вновь возжжен на святых горах». Эти печально-торжественные строки владыки являют собой как бы квинтэссенцию монастырской истории от времен древних до начала XVIII века.
Конечно, возникает вопрос, как же так вышло, что пограничный монастырь не стал крепостью, как, скажем. Соловецкий или та же Троице-Сергиева лавра, выдержавшая длительную польскую осаду? А вышло просто.