— Это был не я! Другой я! У меня что-то случилось с головой! — яростно стал защищаться Павел.
— Теперь-то я поняла! Мать часто говорила: «я из твоей головы всю дурь повыбью». Вот оно как делается! — серьёзно произнесла Рэ. Взрослые засмеялись, но как-то грустно.
— У тебя была сломана височная кость. Она давила на мозг. Гематома была огромна, никогда такой не видел, — сообщил старик Павлу.
— Папа — хороший? Он не виноват? — растерянно спросила старика Рэ. Бывший маг-целитель промолчал, не смея расстраивать счастливую девочку.
— Мама всегда говорила, что приедет папа и привезет мне шоколадку. Хочу! — взросла, умудренная страшным жизненным опытом девочка превратилась в маленького доверчивого ребенка.
— Дорогая, — елейным голосом прошептал в ухо Рушель Павел, — я десять лет провел в рабстве. У меня есть две монетки, те, что я забрал у охранника-эльфа. Но на них шоколад не купишь! Не разочаровывай нашу дочь!
— Нашу?
— Нашу!
— Дорогая?
— И единственная!
— Рэ, верни папе немного силы. Немного! Совсем мало! Каплю! Рушель повернула умоляющее лицо к Павлу.
— А мне бутылочку сладкого вина, можно? Слезы закапали из её подслеповатых глаз и потекли по морщинам ноздреватой грязной кожи. Рушель пошевелилась, и кислый запах ударил Павлу в нос, но он даже не поморщился, привык к таким запахам за десять лет рабства.
— И горы тряпок, как раньше. Духи, шампунь, крема, бусы, всё что пожелаешь, — грустно сказал Павел, — пластиковая карточка моя цела?
— Рэ, принеси папину шкатулку с вещами. Твоё чистоплюйство, Паша, — глупость несусветная! — слезы мгновенно высохли. Лицо Рушель презрительно скривилось.
— Я позволю себе маленькую просьбу. Если мне дадут обещанное, я удалюсь, чтобы не мешать вашим семейным делам.
— Не до тебя! Завтра приходи. После полудня! Иди-иди, не мешай, — грубо прогнала старика Рушель.
— Я хочу шоколадку!
— На, возьми в счет оплаты пару медных монет, — успокоил нищего Павел. Глаза старика загорелись, он заискивающе схватил деньги, сразу потеряв своё внутреннее достоинство, и уважение Павла.
* * *
Вкус у Рушель был настолько вульгарен, что вызывал у консервативного Павла острое внутренне отторжение, но она ему бы не простила даже кривой гримасы, и приходилось заискивающе улыбаться. Рушель лежала на аляповатой кушетке, как казалось ей, в позе богини. Брезгливо-недовольная рожица Рушели надоела Павлу.
«Нынешнее моё рабство переплюнет негритянское», — бессильно страдал он, глядя на вульгарного подростка, в которого превратилась Рушель. «Шестнадцать лет — самый расцвет для женщины», — утверждала она, хотя явно сбросила лишних пару годков.