Крюк Элвина Вероломного висит у меня на стене, словно золотой вопросительный знак. У двери лежит щит, подаренный мне Толстым Консулом. Этот щит я всю жизнь брал с собой на битвы, чем немало веселил своих друзей, ибо он не круглый, каким надлежит быть Настоящему Викинговскому Щиту, а прямоугольный, на Римский манер.
Впрочем, я и сам всегда был чем-то вроде квадратной затычки к круглой дыре.
Даже ручка, которой я вывожу эти строки, сделана из пера Римского Золотого Орла. Я нашел его в своей камере в Форте Жестокусе.
Я смотрю на эти вещи и погружаюсь в воспоминания. Ярче же всего мне вспоминается тот миг, когда воздушный шар вознесся над гамом и гвалтом Форта Жестокуса в бескрайнее голубое небо. Он был похож на маленький сгусток полного счастья, какое бывает только в мечтах.
Вспоминаю также тихое спокойствие той минуты, чувство освобождения от всех забот и тревог. Мы плыли, чудесным образом подвешенные в ослепительной пустоте синего неба.
Вспоминаю, как я, еще ребенок, выглянул через край корзины и увидел под собой весь мир. Он лежал, как карта в книжке с картинками. Тогда я впервые осознал, что земля, где я жил, боролся и мечтал, являет собой лишь кусочек архипелага немыслимой красоты, мозаики из сотен зеленых островков, разбросанных по сверкающей глади океана.
И вдруг я с потрясающей ясностью понял, что мы, люди, — всего лишь булавочные головки в бескрайней океанской Вселенной. Самодовольные букашки! Нахальные амёбы!
Но размер — это не главное; недаром я всегда говорил это Сопляку, Хоть мы и малы, но неизменно должны бороться за то, что считаем правильным. И не обязательно бороться на кулаках или с мечом в руке (хотя нам, Викингам, это всегда было непонятно). Я имею в виду силу нашего разума, наших мыслей, наших мечтаний…
И пусть наша борьба кажется мелкой, тихой и незаметной, зато все вместе мы, подобно несметному воинству Зигзаггерастика, можем творить чудес и вырваться из тюрьмы, созданной нашими собственными руками. Может быть, общими усилиями мы сумеем сохранить наш прекрасный и яростный мир таким открытым ДЛЯ ВСЕХ, каким я увидел его в тот синий день моего детства.
Когда-то моя рука крепко сжимала меч. Теперь эта рука стала бурой и сморщенной, точно копченая селедка. Подрагивая, она медленно выводит на листе бумаги эти слова. Раньше перо скользило гладко и непринужденно, теперь оно спотыкается и брызжет чернилами. Иногда я не помню даже того, что делал в прошлый вторник, не говоря уже о том, что происходило шестьдесят пять лет назад.
Но, когда меня не станет, над миром по-прежнему будет веять ветер. Будут бушевать шторма, а в разных уголках океана будут ждать своего часа жадные силы могучей Империи — может, Римской, а может, какой-нибудь другой.