София Юстина молчала и неотрывно смотрела в лицо Корнелию Марцеллину. Сперва ей показалось, что он имеет в виду Андрея Интелика — но затем она вдруг осознала, что этот жалкий говорун, ныне притихший, развенчанный, освистанный, неинтересен ни ему, ни ей; так поняла она, что дядя говорит о Варге, неукрощенном вепре из Нарбоннии, и это внезапное открытие потрясло и ужаснуло ее, она ощутило страстное желание вернуться во дворец, припасть к стопам земного бога и умолять его…
Но она была сильным человеком — и с некоторых пор признавала за другими право быть такими же сильными. «Я не могу решать за всех, я не могу всегда спасать других, кто сам себя спасти не может. Спасения достоин только тот, кто сам себя спасает, кто понимает мир и свое место в мире. Об этом говорили риши. Я верю, я надеюсь, он сам себя спасет. А если нет, то так тому и быть!».
Она была фаталисткой действия… и она не сделала ничего.
София молчала и неотрывно смотрела в лицо неизбежного правителя Империи, но ей казалось, что видит она совсем другого человека, того единственного на целом свете, который сумел понять, простить ее и мягко подтолкнуть к новой жизни…
Тот человек недаром назывался богом.
Интерлюдия пятая,
в которой снова происходит чудо…
148-й Год Симплициссимуса (1787), 22 января, Галлия, окрестности Нарбонны
Из «Походных записок» рыцаря Ромуальда
…Мы стояли на берегу и смотрели, как исчезают за горизонтом вражьи корабли. Мы — это мой герцог, его жена с маленьким Свенельдом на руках и рыцари, наши верные друзья.
— Мы победили их. Они бежали. Им не осталось ничего иного. Вернее, нет, они могли нас уничтожить. Всех. Им не хватило духу. И они бежали. Теперь нарбоннская земля свободна. Она — наша, и мы устроим нашу жизнь по своему хотению!
Эти достойные слова сказал мой герцог. Клянусь волшебным молотом Донара, он говорил не хуже, чем сражался! Мы, рыцари, прокричали здравицы ему и Доротее. Она их тоже заслужила!
Мы проводили взглядом вражьи корабли, а когда они исчезли, сели на коней и поскакали в Нарбонну. Нас ждал пир. В городе было голодно, но кое-что осталось. Нам много яств не нужно было для праздничного пира — у нас была свобода, она насытит нас.
Мы их перехитрили, этих хитрых амореев. Мы варвары для них, то есть нечеловеки, и это хорошо для нас. Не полагали бы они нас дикарями — не выжили бы мы после такой войны.
Они-то думают, что разгромили нас. То верно, что тысячи, десятки тысяч наших пали в войне, сражаясь за свободу. Не меньше сгинуло в чужой земле, надев невольничьи торквесы. Но вместо них встали другие, за каждого по трое встали! И мы теперь сильнее, чем до войны: нынче мы знаем, на что способны амореи, и ненависть к врагам крепит наши сердца.