Как оказалось, Лацис дул на воду, параноик…
В медсанбате приветливо горел свет аккомуляторных лампочек, дымились трубы печек в больших брезентовых палатках, и все было мирно и тихо…
Вот и собачка. Висит, наколотая животом, на сломанной березовой ветке…
Отшвырнув лыжи, я бросился бежать. И как последний безумец, кидался из одной палатки залитой кровью до белого сатинового потолка, в другую. Такую же…
Когда Лацис, обежавший вокруг мертвого лагеря, нашел меня, я сидел возле Наташи и, ласково поглаживая её голову одной ладонью, мерно грыз вторую. Чтобы не кричать.
Арвид быстро огляделся, поднял что-то с брезентового пола… красное, упругое…
— Матку ей вырвали и грызли., — холодно и деловито пояснил мне он.
— Зачем? — мертво спросил я.
— Финны. — пожал плечами чекист. (Грязная пропаганда? Прим. Редактора) (Мы не можем отвечать за отдельные, достойные сожаления эксцессы. Причем допущенные не героической Suomen armeija, а грязными мясниками из SS. Прим. Переводчика)
… Арвид собирался не то что неторопливо, но и даже медленно, как-то очень по — латышски, основательно.
— Значит, дневник и документы Вы, Владимир Иванович, отвезете на Литейный.
— Арвид, может я с тобой? — с безнадежной тоской спросил я.
— Куда Вам, голубчик! Вы для него словно будете гиря на ногах, уж не обижайтесь за прямоту! — возразил мне подполковник Вершинин.
— Абсолютно верно…, хором заметили оба Сани, который инженер и который сапер.
— А ты вот лучше нашу пушку почини! — резонно заметил мне странно помолодевший Петрович.
— Ну, я пошел. Не скучайте тут без меня, дай Бог, вернусь…, — сказал Лацис.
Но Бог не дал.
(Через месяц патруль егерей обнаружил старое охотничье зимовье, до потолка забрызганное замерзшей кровью. В нем вповалку лежали четырнадцать заледеневших трупов в изорванной штатской одежде финского и шведского покроя, с кокардами SS и один труп в русской военной форме. Кто был этот человек, мы тогда не знали. Прим. Переводчика).
Тут заканчивается история Отдельной экспериментальной батареи и начинается сага о «Aavetykki», она же: Пушка-призрак,[70] Карельский Скульптор[71] и Красный Лесоруб.[72]
Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой,
Идем мы в смертный бой за честь родной страны.
Пылают города, охваченные дымом,
Гремит в седых лесах суровый бог войны.
Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовет Отчизна нас!
Из сотен тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину — огонь! Огонь!