— От этого так просто не отмоешься,— сказал посуровевший сообразно моменту капитан Белорыбов. — Двадцать пять лет расстрела тебе, и то мало.
Дебил дебила видит издалека. Я в Белорыбове почувствовал под тонким налетом цивилизации полный котел бреда.
— С вытащенными из пазов руками и вы не помоетесь,— пытаюсь унять опричника.
А в ответ опять жлобство, грубость “ванька-встанька”, известная мне с армии, тычки в живот и по почкам. На службе-то я быстро нашел себе персонального мучителя, который “обрабатывал” красиво, но облегченно, по-театральному. За эти услуги передавал ему, подавляя музыку в животе, всю сухую колбасу, импортированную из дома, впрочем, ее и так бы отняли. Но Белорыбова колбасой не смягчишь, он тверд, как тот клин, что завершил карьеру физика.
А видеозаписи с моим алиби капитан просто стер. Попробуй в такой неакадемической обстановке заикнись про слизь и чешуйку в пакетике, который дружки выбросили при обыске в мусорное ведро. Да они ж заставят меня сожрать этот вещдок вместе с остальными помоями.
В камере СИЗО людей хватало, но двое держались особняком. Я и мой опекун. Он должен был помочь мне. А мне предстояло рассказать, как гасил светильник отечественного разума. Стараться и придумывать не надо было, всю историю сочинил бывший режиссер, а нынче драматург Белорыбов. Оставалось только передать своими словами, но под протокол. Главное было не запутаться в расписании греховных дел. Начать с учительницы Рахиль Израилевны, которая внушила ненависть к родным березкам. Не забыть о тренировке по метанию клиньев в гастролера Файнберга. Ну и закончить самым последним обагрением рук.
Я же отвечал на жизненный вопрос. Первый ответ, не хочу играть роль, прописанную мне назойливым драматургом. Второй — желаю сохранить в организме больше целых деталей, чем позволяет ситуация. Первый и второй уживались друг с другом плохо. Налегал на первый — и вот результат: через несколько дней я нуждался отнюдь не в косметическом ремонте. Приятно было б что-нибудь противопоставить своему оппоненту, но подходящего средства не нашлось. Рука у него в два раза шире моей; морда и брюхо чувствительны к битью, как кирпич и мешок с картошкой; стрелять, естественно, нечем, разве что соплей. А улепетнуть внутри такой клетки могла бы только черепаха из апории пресловутого Зенона (его бы на мое место). Наконец понял, пора давать второй ответ. Ведь я успел уже попрощаться с тремя зубами, двумя клочьями волос, телесным цветом лица, и что-то внутри стало шалить. Тратить ресурсы столь быстро, наверное, было бы легкомысленно.