– Проходите, гости дорогие, чувствуйте себя в нашем заведении как дома, – радушной скороговоркой частит неожиданно разговорившийся швейцар, обнажая в приветливой улыбке все шестьдесят четыре зуба (именно так, шестьдесят четыре – как у акулы!).
Только глаза его почему-то остаются холодными. Как у той же акулы – будто острые стальные буравчики…
* * *
– Ваша «Лейла», уважаемый! – Сладкий как сама «Лейла», газированная минеральная вода с лимонным ароматом, халдей-крымчак застыл у столика важного посетителя в угодливом полупоклоне, оторвав от воспоминаний.
Чем тогда все закончилось в «Бухаловке», трахнул он Альбиночку (Слово-то какое – «трахнул»! У этих русских в языке даже определения приличного не нашлось для величайшего в жизни человека акта, тысячи раз воспетого на Востоке, – либо голимая медицина, либо грязная похабщина) в тот вечер или позже, Мансур совершенно не помнил. Запомнилось только странное прозвище швейцара, наверняка бывшего или настоящего агента всесильной тогда службы безопасности, оказавшейся на проверку колоссом на глиняных ногах, да пистолетные стволы его глаз…
Реальное сопротивление правоверным, многие из которых, чуть ли не каждый третий, прошли школу Карабаха и Осетии, Абхазии и Чечни, тогда оказали не широко разрекламированные спецслужбы (впрочем, и среди «спецов» нередко встречались настоящие бойцы). Да и давно купленная с потрохами милиция и регулярные войска были не на высоте. Костью в горле правоверных стала простая русская молодежь – в подавляющем большинстве простые парнишки с рабочих окраин столицы и из городков и поселков области. Причем далеко не раздутые прессой «скинхеды»… Однако перевес все-таки был не на их стороне – основная масса обывателей трусливо попыталась отсидеться, надеясь неизвестно на что. Жирные, покорные свиньи…
Настроение смаковать «Лейлу», показавшуюся вдруг какой-то горькой, к тому же противно и приторно попахивающей чем-то химическим, пропало совершенно. Залпом выхлебав мутновато-белесую жидкость и со стуком поставив запотевший бокал, о тонкие стенки которого дружно звякнули только-только начавшие таять кубики льда, Мансур поднялся и брезгливо швырнул на пластиковую столешницу мятую мелкую купюру (сойдет и бумажка – нечего баловать настоящими деньгами эту мелкоту). Не обращая больше внимания на униженно рассыпающегося в благодарностях официанта, Мансур, потирая занывшую вдруг ни с того ни с сего левую сторону груди, неторопливо пошел дальше, направляясь к мечети. Пока безымянной мечети, поскольку о название для нее все еще ломали копья «избранники народа» в городском собрании, почти точной копии стамбульской Ахмедие