„Что они там, – яростно подумал я, готовясь высказать этой пигалице все, что думаю о ней и о тех, кто ее прислал. Без политесов и самоцензуры, – с ума все посходили? Если считают, что я совсем никакой стал, – могли бы и постарше женщину прислать…“
Но девушка улыбалась так обезоруживающе, что я несколько остыл. И в самом деле – война ведь сейчас, а она выполняет чей-то приказ. Пусть дурацкий, но приказ.
– Зовут-то вас как, младший сержант? – буркнул я, стараясь припомнить, брился сегодня или нет.
– Варварой! – отрапортовала девушка. – Варей, если по-простому.
– Варей?..
Хозяин отыграл еще одно очко…»
* * *
И вновь потекла размеренная жизнь.
Варя оказалась смышленой и дисциплинированной. И не брезгливой – научила суровая госпитальная жизнь. Хотя ничего себе с ней Георгий Владимирович не позволял, держался строго и суховато. Сестра-сиделка и по совместительству кухарка и прислуга в одном лице – никаких вольностей. Да и не навязывалась девчонка, по ее словам выросшая в деревне, на какие-то отношения. Поговорка «Война все спишет» явно была не про нее.
Раздражение первых дней скоро прошло, и порой, забывшись, Сотников исподтишка любовался ладной фигуркой девушки, сновавшей туда-сюда по квартире. И видно было, что близость к известному писателю, лауреату (Сталинская премия догнала автора в далекой Алма-Ате) и орденоносцу, льстит вчерашней колхознице. Да и сам он был не так уж плох – по паспорту ему еще не было сорока, а ранняя седина только добавляла ему привлекательности. Но всему было свое время…
Впервые сблизились они вечером девятого мая сорок пятого года, когда радость долгожданной Победы пьянила душу, а вино горячило кровь…
* * *
«Тогда, в сорок пятом, я считал, что все уже позади. Я снова обрел свою Варю, пусть и в другой ипостаси, мы любили друг друга, наступил долгожданный мир, и все впереди виделось в розовом свете… Я давно не вспоминал о Господе, поскольку в той безбожной стране его роль взял на себя Хозяин, но тогда был уверен, что именно Создатель оживил для меня мою Вареньку, чтобы ободрить меня на переломе жизни.
Да-да, тогда я считал, что большая часть жизни уже прожита. Теперь, шесть десятков лет спустя, это кажется смешным, но тогда это казалось именно так. Тем более, что я твердо знал – через несколько лет грянет новая, еще более страшная война, в которой нам обоим, скорее всего, предстоит погибнуть, сгореть, разлететься на атомы в горниле ядерного взрыва. Если бы ты знал, Владик, как я тогда жалел о существовании той проклятой рукописи, предопределившей наши пути на десятилетия… Но жизнь уже на деле доказала мне старую прописную истину, что написанное пером не вырубить топором. Да я и не пытался, с покорностью быка, ведомого на бойню, подчиняясь судьбе и стараясь урвать от жизни последние оставшиеся мне радости.