И самого призрака Владислав узнал, хотя никогда в жизни не видел его стоящим на ногах…
Комнаты сменяли одна другую нескончаемой анфиладой, заставляя лишь мимолетно удивляться их количеству.
Наконец молчаливое путешествие закончилось перед рабочим столом отца.
Призрак Сотникова-старшего впервые обернулся к сыну и мучительно скривил лицо: не то попытался улыбнуться, не то сказать что-то…
Владислав проснулся в поту, с колотящимся сердцем, и минут пять тупо глядел на погасший навеки обогреватель.
Плед валялся на полу. За окном занимался новый день…
– Ну, и что будем делать?
Александр и Геннадий сидели в Маркеловской кухне, ставшей уже чем-то вроде штабного бункера.
Майор меланхолически позвякивал ложечкой в стакане с давно и безнадежно остывшим чаем, архивариус – поглаживал раскинувшегося на его коленях в состоянии эйфористической прострации Маркиза.
Вопрос, оброненный Маркеловым, звучал более чем риторически. Обоим (и даже коту, наверное) было понятно, что вся их деятельность в направлении «проклятой рукописи» уткнулась в стену. Кирпичную. Железобетонную.
Автор непонятного пророческого романа Георгий Владимирович Сотников умер. Только что оба вернулись с кладбища, где, стараясь особенно не бросаться в глаза, вместе со всеми собравшимися проводили писателя в последний путь. Туда, откуда его уже невозможно будет вызывать в качестве свидетеля, туда, куда уже точно не зайдешь с задушевной беседой…
Ровно полчаса назад Маркелов в очередной раз повесил трубку телефона и сообщил Гене, что ни за что не будет звонить наследнику пророка еще раз.
– Я не изверг, Ген, чтобы мучить человека, только что потерявшего отца, – сообщил он нетерпеливо ожидающему результата другу и надолго замолчал.
Друзья предавались самоуничижению весь вечер. Наконец архивариус не выдержал:
– Так и будем сидеть?
– А что делать?
– Значит, ты уже расписался в бессилии и готов отказаться от расследования?
– Нет, не готов… Но пока Сотников-младший не отойдет от потрясения, трогать его бесполезно. Я, конечно, сомневаюсь, что он и после что-нибудь сообщит, но…
– Но ты же не просто с улицы, а из очень уважаемой службы.
– А чего предосудительного он совершил? Рукопись восьмидесятилетней давности, написанная отцом, – отнюдь не криминал. Что я ему скажу? Дескать, давайте-ка, гражданин Сотников, колитесь, чего там ваш покойный батюшка понаписал за сорок пять лет до вашего рождения?
– Не так, конечно…
– Да он попросту может ничего не знать о рукописи. Думаешь, отец долгими зимними вечерами по памяти пересказывал ему содержание, попутно объясняя все перипетии написания? Старик и сам мог позабыть о тексте, написанном им в семнадцатилетнем возрасте.