— Ну дава-ай! — протянул я.
— Нет.
— Лентяйка! — сказал я.
— А ты ненасытный!
Она сняла мою руку со своей груди. Я положил руку на прежнее место.
— Ну дай хоть подержусь! — сказал я.
— Нет! — Она снова сбросила мою руку. — У тебя одно без другого не бывает. Я пойду налью себе соку и приму душ. И ты вставай, а то опоздаешь.
Я перевернулся на спину и смотрел, как она ходит по комнате — высокая, худая, с очень длинными ногами. Даже сейчас, в своей угловатой наготе, она обладала неким шармом, который нравился мне в ней с самого начала: ярко выраженной независимостью, отсутствием необходимости к кому-то прислоняться.
Свои комплексы, если у нее таковые имелись, она очень хорошо скрывала, даже от меня. Касси спустилась вниз и вернулась с двумя стаканами апельсинового сока.
— Вильям, кончай глазеть! — сказала она.
— А мне нравится!
Она вошла в ванную, отвернула краны и вернулась обратно, чистя зубы.
— Уже семь! — сообщила она. — Да я и сам вижу.
— Если ты через десять минут не отправишься на тренинг, тебя выкинут с твоего тепленького места.
— Ничего, подождут.
Однако я все же встал и первым проскочил в ванную, залпом выхлебав по дороге свой сок. «А я все-таки везучий, — думал я, намыливаясь. — У меня есть Кассандра Моррис, замечательная девушка. Мы вместе уже семь месяцев и с каждым днем все больше нравимся друг другу. У меня есть работа, какую мало кому удается отхватить в двадцать девять лет. У меня есть деньги — достаточно, чтобы купить настоящую машину, а не какую-нибудь никому не нужную развалюху, ездящую на соплях и на честном слове».
Старую мечту сделаться жокеем я благополучно похоронил, хотя сожаления, наверное, будут мучить меня до конца дней. Не то чтобы мне так и не пришлось поучаствовать в скачках: я в них участвовал, и не раз, сперва как любитель, потом и как профессионал, с шестнадцати до двадцати лет. За это время я выиграл восемьдесят четыре стипль-чеза, двадцать три скачки с препятствиями и непрестанно страдал оттого, что непрерывно расту. Когда я дорос до шести футов одного дюйма, я упал на скачках и сломал ногу. Три месяца пролежал на вытяжении и за это время вырос еще на два дюйма.
Это был конец. Конечно, в прошлом бывали очень высокие жокеи, но я постепенно обнаружил, что, даже если заморю себя голодом, все равно буду весить никак не меньше семидесяти килограммов. Тренеры начали говорить, что я слишком высокий, слишком тяжелый — «бедняга!» — и сажали на лошадей кого-нибудь другого. Поэтому в двадцать лет мне пришлось устроиться помощником тренера, в двадцать три я нанялся к агенту по продаже чистокровных лошадей, а в двадцать шесть пошел на конный завод, что совсем оторвало меня от скачек. В двадцать семь я поступил в нечто вроде больницы для скаковых лошадей, но больница накрылась, потому что большинство владельцев старались не платить за услуги, потом некоторое время продавал лошадиные корма, потом несколько месяцев проработал у аукционера — он хорошо платил, но был ужасный зануда. А в промежутках между работами я мотался по свету и тратил заработанное, пока деньги не кончались; а тогда возвращался домой и подыскивал себе новое место.