Теперь я путешествовал в одиночку — не только во избежание трагических потерь. Основной причиной моего одиночества в странствиях — в ущерб залогу взаимопомощи — была глубочайшая интимность поиска откровения, на которое моя интуиция указывала в тех или иных областях. Хотя и отрывочное, откровение это не было замысловатым. Я искал бесхитростности сверхъестественной стороны мира, выраженной Творцом средствами исторической географии, геофизики, зоологии, этнографии — и другими изобразительными составляющими моего зрения.
Каспий, частично знакомый по Апшерону моего детства, привлек меня давнишним посылом. Хотя он и терял уже актуальность — в силу стабилизировавшегося разгрома страны, но мне все еще представлялось забавным: прочувствовать на местности, как можно было бы свинтить нелегалом через госграницу.
Готовиться к первой поездке я начал издалека, и вполне необыкновенным образом. За жуткие деньги купил в комке у метро «Фрунзенская» страстно осклабленное чучело медведя. Облезлое, занафталиненное до обморочного задыхания, оно сыпало клопами, опилками и комковатым, слежавшимся тальком — покуда я волочил его в обнимку, как забуревшего кореша, поверх городских барьеров. Бронзовая тарелка, с чеканкой «МГОРО — Московское Городское Общество Рыболовства и Охоты» и уткой, садящейся на воду у пучка камышей, — протягивалась топтыгиным в пространство с угрожающе-требовательным видом. Я отпилил ему лапы и, напялив их на сапожные колодки, с прилаженными сверху лыжными ремневыми креплениями, соорудил своего рода «спецобувь перебежчика». (Четвертованный останок медведя был выволочен на помойку, где недолго пугал прохожих, пока кто-то не утащил косолапый трофей к себе в берлогу.)
Основывал я принцип действия своей поделки вот на чем. На Памире я слышал разговоры, что, мол, пограничники озабочены не столько поиском реальных нарушителей, сколько восстановлением системы сигнализации после пролома через нее мощных зверей — архаров, ирбисов, кийков. А медведь, судя по тому, что я вычитал в БСЭ, был наиболее вероятным нарушителем границы с Ираном.
Очевидно, я осознавал отъявленную идиотичность этих медвоступов. Однако мне было необходимо хоть как-то обосновать свою иррациональную тягу к путешествиям. Я действовал по методу клин клином: поскольку твердо знал, что подлинный мотив моих стремлений к путешествиям таков, что его носитель заслуживает неотложной изоляции.
Два года подряд суммарный вектор моих странствований выправлялся на Пришиб, приграничный городок Южного Азербайджана. Мне представлялось несложным перемахнуть оттуда звериными тропами через невеликие, хотя и снежные перевалы в Персию.