Лейтенант слабо потянулся, точно во сне, и успокоился.
Синев с трудом поднял голову. Витковский окинул его карающим взглядом.
— За невыполнение боевой задачи — в трибунал!
— Кроме трибуналов в армии есть еще политотделы, — дерзко сказал он и, не спросив разрешения, пошел к своему дивизиону. Ему было все равно: если бы даже Витковский взял да пальнул в затылок.
* * *
...Поздно вечером дивизия сломила сопротивление немцев. В прорыв хлынула пехота. Усталые, взмокшие артиллеристы вели беглый огонь на предельных прицелах. Оставляя вороха стреляных гильз на старых огневых позициях, уходили вслед за батальонами легкие пушечные батареи. Двигались на запад штабные машины, санитарные двуколки, грузовики, кухни, обозы.
Третий акт сражения кончился. Теперь ясно стало, на чьей стороне победа: войска устремились на юго-запад, к Днепру.
Все поле боя было освещено ракетами, которые развесили в хмуром небе «кукурузники». Синев указывал дорогу головной машине, не теряя из виду саперов с миноискателями. Он шел и думал: «Дивизия потеряла сегодня восемьдесят три человека, только убитыми, не считая сотен раненых. И каждая смерть, в конце концов, оправдана, за исключением этой бессмысленной, нелепой, дикой смерти Круглова, который остановил бегущих, прикрыл собой солдата-новичка. Так неужели Витковского не мучает совесть?»
На днепровском берегу Синев узнал от комдива: оказывается, Витковский приказал написать семье лейтенанта, что тот расстрелян на поле боя как жалкий трус и дезертир. (Такая похоронная была написана, но не отправлена из штаба.)
Как раз в то время сам Витковский за неудачную попытку форсировать Днепр был разжалован в рядовые.
Тогда комдив сообщил жене Круглова, с опозданием на месяц, что лейтенант Круглов Михаил Михайлович пал смертью храбрых в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.
И это была дважды горькая правда.
— Все воюешь?..
Синев аккуратно сложил полусотку, которую берег с сорок третьего года, и тяжело поднялся из-за стола.
— Что с тобой, тебе нездоровится? — спрашивала Ольга, накрывая на стол.
— Ничего, пойду спать.
— А ужинать?
— Спасибо, не хочу.
Ему было не до еды. Растревоженный воспоминаниями о боях под Харьковом, он долго не мог уснуть. Кто старое помянет, тому глаз вон... До чего же мы быстро забываем зло. Мы даже гордимся этим. В конце концов, если бы не Журина, то он бы, пожалуй, так и оставил в покое Витковского, оправдываясь тем, что на фронте всякое бывало. Случалось, например, что «ИЛы», не разглядев сигналы «я своя пехота», обстреливали свои войска в узком коридоре прорыва. Вот и Витковский сгоряча выстрелил в Круглова. Наверное, мучился, раскаивался потом. Может быть, это раскаяние помогло ему стать героем на Южном Буге... Ведь именно так иной раз рассуждал он, Синев, изредка встречаясь с ним в последние годы. С течением времени терялось значение отдельных эпизодов, пусть самых роковых, и война, став историей, рисовалась как одно трагическое событие, как один многолетний тяжкий бой... Да кто бы мог тогда обвинить Витковского в убийстве лейтенанта?.. Синев тщательно припоминал разрозненные факты, ставил их в логический ряд. У памяти своя цепная реакция: вдруг сработает запал замедленного действия, — и все ложное взлетает на воздух.