— Так ты мне достань раскладушку, — еще раз сказала мама, — я прямо сейчас постелю.
Переступая через чемоданы, посылочные ящики, неведомо чем наполненные, штабеля холстов и рулоны бумаги, Вольт пробрался в угол, где стояла раскладушка. Мамина комната довольно большая, но в ней необычайно тесно. Там, где не навалены холсты и ящики, там стоят многочисленные шкафы — с одеждой, в большинстве давно не надеваемой, красками, лаками, кислотами, часто засохшими или выдохшимися; а где не холсты и не шкафы, там офортный станок; а еще мамина кушетка, а еще рабочий стол. Раскладушку удалось уместить только таким образом, что ноги Перса окажутся под столом.
— Будет вставать и стукнется спросонья, — сказал Вольт.
Ну что ж делать! У меня здесь только самое нужное! У других художников мастерские отдельно, а у меня все вместе — и комната, и мастерская! Станок нужен? Нужен!
Да, зря Вольт об этом заговорил. Раз маме нравится так жить — пусть! Конечно, ему было бы лестно, если бы матушка была известной художницей, если бы ее работы издали узнавались на выставках, — да много ли таких? Самой ей нравится ее работа, а это самое главное. И работает она не меньше самых знаменитых художников — Репина, Айвазовского, — часто по двенадцать часов в день. А кто получает большее удовлетворение от самого процесса работы — этого не измерить никаким прибором, но, наверное, мама получает удовлетворение не меньшее, чем самые признанные знаменитости, ведь не за деньги же она работает: продаются ее работы редко, а когда все-таки продаются, приходится отказываться от пенсии, так что чистый заработок — мизерный. И еще одно доказательство, что она счастлива: мама никому не завидует, не считает, что ей не повезло, что ее затирают; когда в газетах появляются рецензии даже на незнакомых художников, она вырезает и, найдя по справочнику адрес, отсылает рецензируемому, говоря: «А вдруг ему не попалась эта газета!» Вот так. А если бы не потерпела она семейного крушения, вынуждена была бы отнимать часть времени от творческой работы на ненавистное хозяйство — была бы она счастливее, чем сейчас, или наоборот?..
— Какой матрас класть?
— Достань нижний у меня с кушетки. Мне он не нужен, я специально держу ради приездов Петюнчика, ты же знаешь.
Матрасы достопримечательные — оба. Многажды продранные, они чинились каждый раз кусками обветшавших платьев, халатов, полотенец, так что невольно оживляли воспоминания о временах, когда эти платья надевались… Особенно чревата воспоминаниями центральная заплата нижнего матраса, торжественно водруженного Вольтом на раскладушку: лиловая шелковая заплата, остаток от парадного маминого платья, которое Вольт еще в детстве называл про себя «судебным», — после ухода отца мама почти никуда не выходила, только что на суды, куда и надевала лучший туалет, надеясь «произвести впечатление и всколыхнуть прежние чувства». Странно, что от столь редкого употребления платье все-таки обветшало.