Молодые охотники догадались:
— Опять, — говорят, — Мерилиз подшутил над нами, наверно, он прямо к станции поехал на лыжах.
Так все и решили, что уехал, и сами после чая тоже собрались, но раздумали и остались ночевать, но только по иной причине, только не из-за Мерилиза, о том думали, ушел на лыжах и уехал.
На другой день беднейший мужик из этой деревни Прохор был в лесу и нес дрова на себе: лошади, верно, у него не было. Вздумалось этому Прохору из лесу в деревню пролезть напрямик, и возле сараев попадись ему на глаза след человека на сугробе. Ему было невдомек, что вчера охота была, и след мог быть везде. Он обошел сугроб, что за диво! — нет выхода и нет человека наверху. Положил он дрова и полез на сугроб тем следом. Видит провал. Крикнул в дыру:
— Живая душа, отзовись!
Из дыры слабо:
— По-ги-ба-ю!
Прохор шарахнулся вниз. Собрал сход. Так и так, говорит:
— У нас в старом колодце человек кричит: погибаю.
Григорий Иванович и молодые охотники тоже были на сходке и враз смекнули:
— Мерилиз!
Взяли веревки, обвязали жердину, чтобы сидеть на ней и рукой за веревку держаться. Устроили вроде лебедки, всем миром навалились и вытащили наверх человека: Мерилиз был на себя не похож, весь черный. Привели его в избу, стали отогревать.
— Я, говорит, не так от мороза страдал, как от дыма. Два раза выстрелил, думал: пойдет дым вверх, а он сел на меня. Я чуть не задохнулся там. С жизнью своей там я уже простился.
Дали ему хорошего вина, чаю напился, поел и спрашивает:
— А скажите мне, кто же это мой спаситель, кто мне крикнул первый: «Отзовись, живая душа!»
Привели Прохора.
Отозвал он этого Прохора в сторонку, вынул бумажник и дал ему сколько-то. Потом показал ему этот бумажник и говорит:
— Смотри, себе оставлю только на дорогу, бумажник пустой, а сколько я тебе дал за свою спасенную жизнь, никому не говори.
Но погодите. Этим не кончается. Покойный Григорий Иванович, конечно, хоть и егерь был, а ведь из мужиков. Торгошинский он, и, конечно, мужицкая душа его не могла успокоиться. Когда вернулся он из Вологды в Торгошино и стал своим односельчанам этот случай рассказывать, все к нему с одним и тем же мужицким вопросом:
— А сколько дал?
Навели так они его на вопрос, и даже стало потом мучительно, днем и ночью мысль постоянно к этому возвращается:
— А сколько дал?
Прошел год, и два, и три. Вопрос Григория Ивановича не покидает. Бывают, конечно, встречи, новые люди приходят, всем хочется рассказать, всем хочется выслушать удивительный случай от очевидца, и всякий после этого спрашивает:
— А сколько дал?