Один барин, может быть, князь, получил сифилис и заразил жену. Вскоре он умер, и жена его умерла, а дети попали в другую семью и росли с другими детьми, утираясь, однако, из осторожности родителей новой семьи разными полотенцами.
Наследственность у Варвары сказалась в падучей, у мальчика слабоумием. Варвара вышла замуж за деревенского священника, и тот вскоре тоже получил где-то сифилис и заразил жену, уже раз пораженную в самом зачатии. Лечиться священник не хотел, надеялся, — пройдет по молитве… Нет, не прошло, и он умер, заразив <3 нрзб.>. А хищники из крестьян мало-помалу, пользуясь припадками падучей, все растащили, и Варвара, когда ничего не осталось, оттого-то взяли ее детей, а она стала странствовать. Подвиг. Если ей надо было послать письмо, напр., из Москвы в Харьков, она сама шла в Харьков и так жила, ночуя в дровах, в ямах. Вся покрылась струпом и насекомыми, а все жила! В таком виде встретил ее художник и, пораженный ее поэтическими рассказами, устроил ее в Каляевку. Что особенно поразило художника — это множество птичек в рассказах. Варвара, куда бы она ни шла, где бы ни ночевала, везде были и пели какие-то чудесные птички. Раз было, художник воскликнул: «Да это же воробьи!» — «Ну, что же, воробьи, а разве плохо воробьи разговаривают? Вот было это Великим Постом, я на бревнах прилегла, а мороз был большой, мне было очень холодно сначала, а потом стало очень хорошо и тепло. За бревном был куст, прилетели воробьи на куст и стали между собой нежно разговаривать, и как хорошо они говорили, так мило, так душевно. Вдруг пришел плотник и стал меня гонять, и когда я разогрелась, увел меня в избу: так и не дали мне умереть под разговор птичек».
— Каляевка — клад поэзии, — говорил художник, — вот куда вам надо.
— Почему же вы не достали там клад для своего художества? — спросил я.
— Мне тяжел пол, для таких тем надо кого-то любить. Вот бы вам…
— Любить… разве это можно любить…
Воробьи. Старуха выбилась из сил и, больная, легла в дрова умирать. Ее подобрали, унесли в больницу и выходили. После она нам рассказывала, как ей было тогда хорошо умирать в дровах: что будто бы множество каких-то птичек прилетело и расселось в дровах и стало между собой разговаривать, да так это хорошо, так это чудесно и нежно. Солнышко садилось, и лучи золотые легли на дрова, и птички все стали, как золотые. Такая тишина легла на землю, а они тихо чуть-чуть между собой.
— Миленькие! — шепчу я.
— Миленькая, — ответили они и все до одного по очереди: — Миленькая, миленькая…
— А ведь это воробьи были, — сказали мы, узнавая их: это бывает у них из