К удивлению Амелии, ее пригласили на собеседование в Ньюнхем. Далеко не сразу она поняла, что это Виктор, скорее всего, подергал за ниточки или в колледже узнали фамилию Ленд и решили оказать любезность. Она мечтала поступить в Ньюнхем, сколько себя помнила. В детстве они часто рассматривали ньюнхемский сад сквозь решетку ограды, и она всегда представляла, что вот так выглядит рай. В рай она, понятно, не верила. И в религию тоже. Но это не значит, что она не хотела верить в рай.
Перед собеседованием она представляла, как гуляет по этим, как две капли воды похожим друг на друга, садам, любуется цветущими изгородями, обсуждает с новой, настоящей подругой «Миддлмарч»[62] и «Войну и мир», или катается на лодке в компании красивого, но бездарного студента-медика, или просто наслаждается всеобщим вниманием: «Ой, смотри, Амелия Ленд, пойдем поболтаем с ней, она такая интересная» (или «с ней так весело», или «она такая хорошенькая», или даже «она такая оригиналка»), но всему этому не суждено было сбыться. Собеседование в Ньюнхеме оказалось сплошным унижением — комиссия была к ней добра, даже чересчур внимательна, словно Амелия нездорова или инвалид, но они задавали ей вопросы о произведениях и авторах, о которых она никогда не слышала, хуже, чем Спенсер и Поуп: к примеру, «История Расселаса, принца Абиссинского»[63] и «Последнему, что и первому» Рёскина.[64] Но Амелия считала литературой совсем другие книги — толстые романы («Миддлмарч» и «Война и мир», да), в которые можно уйти с головой и влюбиться. Так она очутилась в захолустном второсортном университете без претензий на элитарность. Зато там можно было вволю писать длинные сочинения о своем нежном романе с «Миддлмарчем» и «Войной и миром».
Вернулась Джулия и плеснула себе еще джина. Она действовала Амелии на нервы.
— Я думала, что ты в ванной, — раздраженно сказала Амелия.
— Я в ванной. Какая муха тебя укусила?
— Никто меня не кусал.
Амелия взяла чай в гостиную и включила телевизор. Сэмми залез к ней на диван. Показывали какое-то реалити-шоу со знаменитостями. Она не узнавала никого из знаменитостей и не находила ничего реалистичного в устраиваемых ими драмах. Ей не хотелось идти в постель, не хотелось спать в холодной комнате Сильвии, где в окно падал свет уличного фонаря, а по стенам с крыши ползла сырость. Может, перебраться в комнату для гостей? Насколько Амелии было известно, там никто никогда не спал. Или мать проклянет ее из могилы? Если бы их мать стала привидением — хотя Амелия, разумеется, не верила в привидения, — она поселилась бы именно в гостевой спальне. Она представила, как мать лежит на узкой кровати, на белом покрывале, давно покрывшемся пятнами плесени, коротает дни, листая журналы, поглощает шоколадные конфеты и бросает фантики на пол, навеки освободившись от домашних хлопот. А может, поспать у Оливии? Получится ли? Сможет ли она лежать в маленькой кровати, смотреть на свисающие клочьями обои с героями детских стишков и не умирать от тоски?