Он ехал вместе с ней и сейчас, велев открыть верх носилок, чтобы наслаждаться утренним солнцем, пока оно еще не взялось припекать по-настоящему. Любовники собрались на охоту.
— «Ты не должен брать с собой на охоту Сафию, сын мой! — прочитал он вслух первые строки полученного утром послания. — Иначе тебе грозит подвергнуться всеобщему порицанию. Ты станешь посмешищем!..» — Предательская влага, блеснувшая в его глазах, и дрогнувший на мгновение голос подсказали Сафие ответ. Письмо было от матери принца, Нур Бану.
Между тем Мурад продолжал (вернее, продолжала Нур Бану):
— «…Надежно укрытая от чужих глаз в гареме, женщина не может запятнать честь своего господина. Но выставленная на всеобщее обозрение, она сразу же становится легкой добычей. Один не вовремя вырвавшийся смешок — и люди примут это за предосудительную фривольность или просто глупость, но осудят не ее, а тебя. Достаточно только поскользнуться носильщику, только слегка оступиться ей самой, когда она, выйдя из паланкина, будет усаживаться под навес, чтобы произошло непоправимое. Мой дорогой, подумай сам: одна вывихнутая лодыжка, и народ уже никогда не позволит принцу моего сердца забыть о его оплошности, в то время как другой, доказавший, что способен обходиться без женщины, спокойно избежит этой опасности. Вспомни, мы до сих пор не смогли изжить страха перед разбойниками, и это при том, что большая часть их уже перебита. А ты объясняешь свое неблагоразумие тем, что твой дед — да продлит Аллах его царствование навечно, — очистил дороги для путешественников!
Если ты по-прежнему будешь настаивать на том, чтобы брать ее с собой, твои охотники начнут перешептываться у тебя за спиной, утверждая, что ты из тех, кто превратился в раба этой женщины, кто поддался исходящим от нее чарам. „Если он и часа не может пробыть без своего гарема, даже отправляясь на битву, то что за султан из него получится?“ — будут спрашивать они себя. И потом укоризненно качать головой: „Не удивительно, что он не в состоянии даже сделать ей…“.
— Ну что же ты? Продолжай, любовь моя! — насмешливо бросила Сафия, отлично зная, что это за слово, на котором он споткнулся. „Сына“! — Что еще она пишет?
— Да все то же самое, — буркнул Мурад, овладев своим голосом. — В конце ее обычные причитания: „Молю Аллаха, чтобы он наконец открыл тебе глаза…“, „пусть он возвысит тебя, как возвысил…“, „эта ничтожная рабыня“, „твоя навеки мать“.
— Ты читаешь замечательно, любимый, — усмехнулась Сафия. — Мне на миг даже показалось, что она тут, вместе с нами.
— Слава Аллаху, нет.