Брянцев приехал поздно вечером, когда в битве наступила пауза. Он загрохотал:
— Ты бы посмотрел возле Ивановки! Там их помяли. В общем, нигде не прошли. Подсчитали — девятнадцать танков и, понимаешь, шесть «тигров». Что Фомин говорит? Подбрасывают?
— Замечена колонна у Балашевки — тридцать машин. Сосед в девятнадцать ответил, что пленные из прежних частей. Продвинулись они только у Журавлева — до мельницы…
— Завтра восстановим. Ты бы прилег хоть на час, Иван Сергеевич. Вид у тебя поганый. Болит?
— Ничего не болит. — Сиренко рассердился. — Ты лучше о себе подумай. Отдыхай.
Брянцев сел и другим, необычно мягким голосом сказал:
— Попробую Хомякова вызвать. Узнать, как случилось…
Он молча ждал Хомякова, курил за папиросой папиросу. А Сиренко заслонился газетой; боялся, что его присутствие в тягость Брянцеву.
— Товарищ генерал, гвардии лейтенант Хомяков сегодня убит у Ивановки. Разрешите быть свободным?
Брянцев подсел к Сиренко:
— Давай поработаем. Есть у меня план насчет Журавлева.
И неожиданно для себя он сказал:
— Не знаю, как Маше напишу?
Сиренко увидел, что глаза Брянцева, всегда живые и веселые, полны слез. Брянцев смутился:
— Глаза у меня болят. Придется завести очки… Старость, Иван Сергеевич…
Они начали работать.
— Откуда такие берутся? — воскликнул капитан Волков.
Тот, к кому относились эти слова, невзрачный человек с жирным угреватым носом, подтянул штаны и удивленно посмотрел на капитана.
— Это вы про меня? Я — ближний, из Бурынского района, отсюда будет сорок километров.
Казалось, он не понимает, почему женщины хотели его растерзать, почему офицеры смотрят на него с любопытством и отвращением. Это был полицай Геннадий Калюта. Бойцы отбили его у разъяренных крестьян и привели к командиру.
— Вы говорите, что бросали детей в могилу? — переспросил Волков.
— Не бросал, а клал… Немец — фамилия Беккер, он здесь распоряжался, а я человек маленький. Мне они за август не уплатили…
Лейтенант Горбенко выругался. В сенях возмущенно шумели женщины. А Волков глядел на полицая, как будто хотел найти в его мутных глазах разгадку.
Это был прекрасный осенний день, когда небо кажется особенно высоким, когда с шумом падают зрелые яблоки, когда листья, пурпуровые, оранжевые, бледно-лимонные, напоминают о неиссякаемых богатствах земли и когда повзрослевшие телята, будто предчувствуя тяготы зимы, напоследок носятся по жнивью. Ни сожженные хаты, ни остовы грузовиков, ни та грусть, которую война подмешивает в любой пейзаж, не могли омрачить красоты мира.
Для Волкова это был долгожданный день победы: на рассвете его батальон выбил из села немецких автоматчиков. Еще толпились восхищенные дети вокруг усталых бойцов; еще валялись у дороги немцы, неестественно маленькие, как бы спрессованные смертью; один из них, в дымчатых очках, лежал навзничь под ярким солнцем, и Волков подумал: чудно, что не разбились очки…