ГЛАВА V,
повествующая о том, как бриллиант вводит его счастливого обладателя в
еще более высокие круги
Говоря по правде, хотя в предыдущей главе я уделил бриллианту всего несколько слов, в мыслях моих он занимал далеко не последнее место. Как я уже упомянул, булавку доставили от мистера Полониуса в субботу вечером; нас с Гасом не было дома, мы за полцены наслаждались жизнью в Сэдлерс-Уэлз; а на обратном пути, должно быть, еще и выпили подкрепляющего; впрочем, это к делу не относится.
Так вот, на столе лежала коробочка от ювелира; я вынул булавку, и боже мой! — как засверкал, заиграл бриллиант при свете нашей единственной свечи.
— Да при нем и без свечи будет светло! — сказал Гас. — Это бывает, я читал про это в истории…
Я не хуже него знал историю Хаджи-Гасана-Альгабала из "Тысячи и одной ночи". Но мы все равно решили попробовать и задули свечу.
— Он освещает всю комнату, вот ей-богу! — воскликнул Гас; на самом же деле напротив нашего окна стоял газовый фонарь, и, я думаю, потому-то в комнате и было светло. Во всяком случае, в моей спальне, куда мне пришлось идти без свечи и окно которой смотрело на глухую стену, стояла кромешная тьма, хотя бриллиант был при мне, и пришлось ощупью отыскать подушечку для булавок, которую мне подарила некая особа (я не прочь признаться, что это была Мэри Смит), и в эту-то подушечку я воткнул его на ночь. Но странное дело, я столько думал о своем бриллианте, что почти не сомкнул глаз и проснулся ни свет ни заря; и если уж говорить всю правду, сразу же, как дурак, нацепил его на ночную рубашку и стал любоваться на себя в зеркале.
Гас любовался бриллиантом не меньше моего; ведь с тех пор как я воротился в Лондон, и особливо после обеда из оленины и прогулки в карете леди Бум, он решил, что лучше меня нет человека на свете, и к месту и не к месту хвастал "своим приятелем из Вест-Энда".
В тот день мы были приглашены на обед к Раундхэндам, и, так как у меня не было черного атласного галстуха, пришлось воткнуть булавку в муслиновое жабо моей лучшей рубашки, отчего в ней, как ни печально, образовалась дыра. Однако же, как вы видели, булавка произвела впечатление на хозяев дома, на одного из них даже, пожалуй, чересчур сильное; а назавтра Гас уговорил меня надеть ее, когда мы шли в контору; правда, рубашка моя, которая после домашней стирки в Сомерсетшире прямо слепила белизною, на второй день несколько помялась, так что вид у меня был уже не тот.
В конторе все несказанно ею восхищались, все, кроме ворчливого шотландца Мак-Виртера, четвертого конторщика, — он не мог мне простить, что я не оценил крупный желтый камень, который был вделан в его табакерку и который он называл не то карум-гарум, не то что-то в этом духе; да, так все, кроме Мак-Виртера, были от нее в восторге; и сам Абеднего сказал, что бриллиант стоит фунтов десять, не меньше, и что его родитель может хоть сейчас выложить эти деньги, а уж он-то знает в этом толк, ведь отец его ювелир.