За обедом сперва подали тюрбо и суп, а вслед за тем, разумеется, индейку. И почему это ни один званый обед не обходится без индейки? Впервые мне довелось отведать настоящего черепахового супу; и я заметил, что миссис Брафф, которая сама его разливала, все зеленые звездочки жира положила супругу и несколько кусочков птичьей грудинки тоже приберегла для него.
— Я человек простой, — говорил Джон Брафф, — пища у меня простая. Мне не по вкусу все эти ваши разносолы, но для любителей полакомиться я держу французского повара. Я, знаете ли, не себялюбец, я человек без предрассудков; и ежели моей мисс по вкусу всякие там бешемели и прочие фокусы, я не препятствую, пусть ее. Отведайте вулеву, капитан.
За обедом было вволю шампанского и старой мадеры, а для любителей подавали черное пиво в больших серебряных кружках. Брафф особливо гордился своей приверженностью к пиву; и, когда дамы удалились, сказал: "Господа, пейте, сколько вашей душеньке угодно, Тиггинз подаст, только скажите, у нас этого добра вдосталь", — потом расположился в креслах и уснул.
— Он всегда спит после обеда, — шепнул мне мистер Тидд.
— Подайте-ка мне вон того вина с желтой печатью, Тиггинз, распорядился капитан. — В тот вчерашний кларет что-то намешано, у меня от него дьявольская изжога!
Должен признаться, желтая печать пришлась мне куда больше по вкусу, нежели тетушкино Росолио.
В самом непродолжительном времени я уже знал, кто таков мистер Тидд и о чем он мечтает.
— Не правда ли, она восхитительна? — обратился он ко мне.
— Вы о ком, сэр? — спросил я.
— О мисс Белинде, о ком же еще! — воскликнул Тидд. — В целом мире не найдете других таких глаз, такой воздушной фигурки!
— Ей бы побольше жирку, мистер Тидд, — сказал капитан, — и поменьше бровей. Не к лицу девице такие грозные брови. Qu'en dites-vous [16], мистер Титмарш, как сказала бы мисс Белинда?
— Кларет, по-моему, отменный, сэр, — отвечал я.
— Э, да вы, оказывается, молодчина! — сказал капитан. — Volto sciolto [17], а? Вы слишком уважаете хозяина дома, который изволит так сладко почивать?
— Да, сэр, я высоко чту его как первого человека в лондонском Сити и нашего директора-распорядителя.
— Я тоже, — подхватил Тидд, — и ровно через две недели, в день моего совершеннолетия, докажу делом свое к нему доверие.
— Каким же это образом? — осведомился я.
— Видите ли, сэр, надобно вам сказать, что четырнадцатого июля я стану… э-э… обладателем солидного капитала, который мой батюшка нажил своими занятиями.
— Да скажите прямо, что он был портной, Тидд.
— Да, он был портной, сэр, но что же из этого? А я учился в университете, сэр, и чувства у меня возвышенные; да, столь же возвышенные, как у иных отпрысков отжившей свой век аристократии, а быть может, и более того.