Но если не пьянит обильное "искрокипучее" вино языковских стихотворений, то как хмель действует их буйная фонетика, энергия полнозвучности, "водобег" звуков, по поводу которого говорил Гоголь: "Имя Языков пришлось ему недаром. Владеет он языком, как араб диким конем своим, и еще как бы хвастается своею властью… Все, что выражает силу молодости, не расслабленной, но могучей, полной будущего, стало вдруг предметом стихов его. Так и брызжет юношеская свежесть от всего, к чему он ни прикоснется". У него — талант "словоохотный"; он любит не просто "льющийся кристалл разговора", но непременно разговор шумный; по его стихам обильно рассыпаны эпитеты звуковые, всякая хвала громоподобию, громозвучию, гудящему колоколу, шуму широководной реки, топоту "бурноногого коня", "многогромной" войне и, главное, неиссякаемой кошнице звучности — русскому языку:
Метальный, звонкий, самогудный,
Разгульный, меткий наш язык!
Звучность Языкова влияет почти физиологически, и то громкое, звонкое, "самозвонное", что есть в его стихах, пробуждает в самом авторе и в его читателях соответственные эмоции. До сих пор распевают эти вольные, мужественные, боевые песни Языкова "Из страны, страны далекой" или:
Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно;
В роковом его просторе
Много бед погребено.
Смело, братья!
Ветром полный
Парус мой направил я:
Полетит на скользки волны
Быстрокрылая ладья!
Облака бегут над морем,
Крепнет ветер, зыбь черней;
Будет буря: мы поспорим
И помужествуем с ней.
Сила сопутствует ему и когда он говорит о природе, ему больше нравится не ее пейзаж, а ее волненье. Вообще, он "сердцем пламенным уведал музыку мыслей и стихов"; он — поэт динамического, и оттого так гибельно подействовало на него, что он остановился. Однажды прерванного движения он уже не мог восстановить. Хмель звучности скоро стал у Языкова как будто самоцелью, и в звенящий сосуд раскатистого стиха, порою очень красивого, в "стакан стихов" уже не вливалось такое содержание, которое говорило бы о внутреннем мужестве. Из чаши, когда-то разгульной, поэт стал пить "охладительный настой", ослабело "жизни мило-забубённой крепкое вино", и метался Языков на разных концах этой жизни, между своими и чужими краями, между родиной и чужбиной, ни здесь, ни там не воскрешая уже прежней кипучести. У него сохранился прежний стих, "бойкий ямб четверостопный, мой говорливый скороход"; но мало иметь скорохода, — надо еще знать, куда и зачем посылать его.