Отец улыбнулся.
— И поезда. Знаешь, я иногда все-таки надеюсь: а вдруг это чудовищная глупая ошибка и несправедливость, и ты — моя дочь… И не было никогда никакого Дмитрия!.. Очень хочется в это верить… А потом сам понимаешь, что все это — бред измученного сознания… Врагу не пожелаешь…
Маша молчала, уставившись в пол.
— Я не знаю, как и где они познакомились, — медленно договорил отец. — Да и какая разница… Блокадный мальчик… Но однажды, отчаявшись, я спросил Инну об этом… И знаешь, что она мне ответила? Она сказала: "Он подал мне пальто… После пресс-конференции. И все — стены обрушились!.. Он просто подал мне пальто… Так, как никто, кроме него, делать не умеет…Ты не понимаешь…"
"Только рядом с ним я чувствовала себя настоящей женщиной…" Понимаешь ли, знаешь ли, помнишь ли… Три глагола плюс частица… И целая жизнь позади…
Ровно в семь Маша стояла на вокзале. Она почти не замечала ни клубящейся вокруг толпы, ни холодного позднеосеннего ветра и не слышала пронзительно-навязчивых объявлений о движении поездов. Она блаженствовала, вдыхая любимый с детства запах вагонов и рельсов, и старалась не слишком задумываться о будущем. И о прошлом тоже. Напротив на стене висели три концертных афиши: "Басков", "Носков" и "Песков". Видимо, расклейщик не страдал отсутствием чувства юмора. Или просто не читал своих бумажных агиток.
Вовка подошел неожиданно, уткнулся носом в ее волосы и прошептал:
— Прости, длиннушка, застрял в очереди тебе за билетом… У меня "сезонка"… Давно стоишь?
— Очевидно, ты вообще шел сюда пешком? — холодно поинтересовалась Маша. — Или в метро устроили перерыв на обед?
— Я ехал на троллейбусе. Я люблю троллейбус.
— А я не люблю долго ждать…
— Нестыковка… Это слишком не совпадает с моими желаниями и настроениями… — пробормотал Вовка, прижимая Маню к себе. — Я бы хотел, чтобы ты дожидалась здесь меня всю жизнь…
— И превратилась бы, в конце концов, в ледяной столб, — закончила Маша.
— Зато потом я, стараясь не разбить, отмораживал бы эту гадкую, противную, мерзкую ледышку в ванной, поливая горячей водой из душа… — забормотал Вовка трансовым голосом. — Я бы тер тебя губкой до красноты, растирал мохнатыми полотенцами, я бы гладил тебя, чтобы ты отмерзла навсегда и больше никогда не грезила ледовыми монументами…
Они оба одновременно представили себе эту картину. Маша отчаянно покраснела и попыталась вырваться из Вовкиных цепких рук. Но он держал ее крепко, не собираясь никуда отпускать, и наслаждался своими ярко-нескромными, почти реальными видениями.
Почему она раньше думала, что люди разные днем и ночью? Нет, сутки — понятие неделимое, и никто не живет двойной жизнью, делая вид, будто жизнь всего-навсего одна. Она действительно только одна. Почему Маня считала, что застегнутые днем наглухо на все пуговицы люди ночью становятся совсем другими: открытыми, свободными, с иными словами, манерами, поведением, превращаются в самих себя, в настоящих?.. Вовсе нет! Она просто принимала желаемое за действительное, она ошибалась… Человек всегда одинаков, и закрытый наглухо днем — точно такой же ночью… И наоборот… Сколько лет ей понадобилось для открытия этой простой, даже примитивной истины… Она, кажется, изобрела свой любимый велосипед. Но сложнее всего познать самое простое.