— Бабка, лизни!
— Да облизывай уж сама…
Но пришлось все-таки лизнуть бумажку, а то ведь Нина не отвяжется. Лизнула бабушка и зачмокала:
— Ну и шик-смак! Комарова сыть, медвежья сила. Ну, на, лижи… Скорее бы отец ульи покупал.
Нина лизнула раз и еще раз, как лисонька, и говорит:
— Буду пить с малиной или с горячим молоком и поправлюсь, бабка, правда?
— А как же!
— Когда поправлюсь? Когда будет досюда или досюда? — показывает Нина пальцем на баночке.
— «Досюда-дотуда»… Ты вот все выпивай, да пускай мама еще принесет, во…
— Думаете, много у них там меду… — начала мать.
Но старуха ее перебила:
— Не помогала бы ты хворому стонать. Не верь батьке: пасечники все скупые. Кабы ту беду встряхнуть хорошенько, так, верно, целая кадушка меду нашлась бы.
— Бабка, на еще!
— Перекрестись, коток, все твое лекарство распробуем. Вон кому дай. Уже выспался?
Это она Толику. Он проснулся в люльке за ширмой и сразу же, как всегда, заплакал.
— Ну что, ну что, мой мальчик?
— Дай ему, мамка, меду — замолчит.
Мать берет Толика на руки, а бабушка зачерпнула ложечку меду — и ему в рот.
— Кушай, не плачь. А-ах! Еще? На еще, а то забыл уже, каков он, тот мед, — как собака или как кот. Слезы в горошину. Никогда не встанешь без музыки.
— А что это, бабка, «как кот»? — спрашивает Нина.
— А это, видишь, один вдовец оженился и взял себе молодую жену. И были у него пчелы. Мачеха сама мед крадет, а на ребят наговаривает. А отец их, как дурень, лупит. Однажды побил он малых, вышел за дверь и слышит: «А какой он, Манька, тот мед — как собака, или как кот?» — спрашивает, плача, хлопчик. А девчинка, старшая, говорит: «Н-нет, Коля, я видела — он как решето. Когда тата из улья вынимал». Так отец давай мачеху бить. «Ах ты, говорит, негодница!»
Бабушка рассказывает, а Толик свое: почмокал, почмокал губками, даже глаза зажмурились от удовольствия, и говорит:
— Хоцет Толя сцё, хоцет!
А ресницы длинные-длинные, а на щечках не высохли слезы.
— Дам еще, дам, коток. Вот он где — доктор!..
Вечером ставили больной банки. Сколько было крику, сколько слез, а бабушка таки уговорила. И вот Нина стоит в одной рубашонке на постели, держится за спинку кровати и просит:
— Бабка, одну…
— Одну, одну, — отвечает старуха, бренча банками в миске с водой. Рядом с миской — квач из кудели и ночничок, обязательные орудия страшной операции. Я гляжу на них и вспоминаю свой детский страх перед банками — перед вспышкой огня, и копотью над квачом, и болью от банок, горячих, всасывающихся в тело. А теперь вот Нинка, такая беспомощная, маленькая, а бабушка так неумолима. И все же девочка просит: