Председатель Терентий Петрович сам руководил школьниками и сам вел учет собранным колоскам.
«Все для фронта, все для победы!»
Председатель озабоченно моргал, что-то отмечая у себя в тетрадке. Над его столом висел «Закон о колосках», но не для напоминания. За десять лет председатель выучил его наизусть, тем более что арифметика была простая: пять колосков, унесенных с колхозного поля, карались расстрелом или лишением свободы на десять лет с конфискацией всего имущества. Потому сам и следил за сбором колосков, сам пересчитывал детские фигуры, то и дело наклонявшиеся за драгоценной добычей — ни дать ни взять клюющие журавлята — и сам же принимал собранный «урожай».
Все для фронта, все для победы.
Терентий Петрович не мог уберечь их воюющих отцов — он руководил колхозом, а не войной, — но он пытался сохранить детей, а разве не это самое важное для фронта и для победы?
Нет, председатель не выписывал детям трудодни, он не имел права это делать; зато он мог их накормить.
Накормить досыта.
Почти досыта.
Из собранных колосков мололи муку и варили похлебку, прямо в школе, и председатель Овчинников сам снимал пробу, хороша ли.
Смачно, говорил он Ирине, дуя на ложку, а только чего-то не хватает. Какая ж ты стряпуха, если сама не распробовала?
Чего могло там «не хватать», если, кроме муки да кормовой свеклы, в этом вареве не было ничего?..
Зато дети были сыты.
Почти.
Тогда, пятнадцать лет назад, она не задумывалась, по какому острию ходил председатель Овчинников, а попросту — Терёха Моргатый, и многие ли знали о его хитрости, которую правильней было бы назвать Соломоновой мудростью: в голодное военное время обойти волчий закон мирного времени.
Колоски — это тоже «Заготзерно».
…Сын раздражается всякий раз, когда она спрашивает: ты помнишь колоски, Левочка? Бурчит сердито, не отвечает. Закуривает. Не хочет вспоминать, потому что это — война и голод. А помнишь председателя, он еще так моргал все время? Ты должен его помнить, как же!.. А Немку, не успокаивается бабушка, что у вас в школе учила? Она ко мне все ходила, когда я с малярией лежала, траву варила; а хинина в Михайловке не было…
…Опамятовавшись от оранжевого пожара, Ира продолжала говорить с мужем и умолкала на полуслове, видя рядом женское лицо. «У меня все Коля мой перед глазами, — она поперхнулась, — рассказываю, как мы тут голодаем». Лицо Немки сделалось неподвижным. Вскоре она поднялась и вышла.
Кто ей была эта Немка? Никто; чужой человек. Да только если б не она, не пришлось бы сейчас о пенсии думать. Тот горький отвар и поставил на ноги.