– Дьяволом! – упрямо выпалил Дмитрий.
Ну что же ты, Федя?! Решайся!..
И я… не стал рисковать. Пусть этот фокус останется в резерве на самый-самый крайний случай.
– Нет, не им. Но если уж тебе так хочется, можешь считать меня потомком… – Я на секунду призадумался, прикидывая псевдоним посимпатичнее, и наконец выдал: – Бога Мома. – Пояснив: – Был такой у древних эллинов. Он занимался тем, что давал мудрые советы людям и… богам.
Про то, что он был богом насмешки и злословия, говорить не стал и упоминать его прозвище – «правдивый ложью» – тоже.
Иначе придется пояснять, откуда оно взялось, и то, что хотя советы Мома и были умны, но неизменно оказывались пагубными для всех, кто им следовал.
Сам потом поймет… может быть.
Если успеет, конечно.
– Потомок бога, – усмехнулся Дмитрий. – Нет уж, скорее все-таки сатаны.
– Ты не совсем верно обо мне отзываешься, потому что неправильно оцениваешь, – обиделся я, – а истинная цена человека – дела его.
– И сколько же ты стоишь, князь? – задумчиво спросил Дмитрий.
– Боюсь, получится необъективная картина, если я сам начну оценивать свои дела, – усмехнулся я. – Во всяком случае, куда больше тридцати сребреников.
– Вот как… – протянул он. – Но тогда поясни: зачем тебе все это? Покамест ты так и остаешься для меня загадкой. Уже все и давно откачнулись от Годуновых. – И настойчиво, словно призывая и меня последовать общему примеру, повторил: – Все и давно. Sunt certi denique fines[59], но для тебя их нет вовсе, хотя ныне ты остался совсем один, но с упорством обреченного все равно продолжаешь стоять на их защите. Quousque tandem abutere patientia nostra?[60] Берегись, incedis per ignes suppositos cineri doloso[61]. Ежели ты ныне вновь удостоишься моего прощения, так сказать, honoris causa…[62]
– Не мои, а его заслуги, государь, – перебил я. – Ведь это Федор Борисович, а не я собирается преподнести тебе Москву на блюдечке. Что же касается меня, то, раз уж ты перешел на латынь, отвечу соответственно: si etiam omnes, ego non. Malo mori quam foedari[63].
– Жаль, что подобные тебе люди встречаются редко, – сокрушенно посетовал Дмитрий.
– Очень редко, – без лишней скромности согласился я. – Corvo quoque rarior albo[64].
– Не подскажешь, где бы мне сыскать пяток-другой таких же, кто готов на смерть ради своего господина? – с улыбкой, давая понять, что шутит, осведомился Дмитрий.
Вот только улыбка у него была какая-то вымученная.
– А вот тут ты не прав, – поправил я. – У меня нет господина. Федор же – мой друг, которого я обязался защищать. А насчет пятка-другого… Ego nihil timeo, quia nihil habeо