Так что в основном я излагал вопрос, он самостоятельно принимал по нему решение, и лишь после этого, выслушав его, я начинал поправлять своего ученика, добиваясь, чтобы он сам добрался до единственно правильного или наиболее оптимального варианта, да и то старался проделать это не грубо, а наводящими вопросами:
– А не думаешь ли ты, Федор Борисович, что здесь получается не совсем справедливо? Ведь…
Или:
– Возможно, ты и прав, но попробуй поставить себя на его место. – И, выслушав поправку, рекомендовал: – А теперь встань на место второго челобитчика и вникни внимательно – ведь и он по-своему прав…
– И что тогда делать? – поначалу терялся Федор.
– А ты встань посредине, чтоб судить совсем беспристрастно, – советовал я.
Тот закрывал глаза, думал и на сей раз выдавал почти верный ответ. Но «почти» меня тоже не устраивало, и я, одобрительно кивая – правильной дорогой топаешь, ученик, – рекомендовал:
– А теперь, оставаясь в середине между ними, мысленно поднимись вверх, ибо судья не среди судящихся, но над ними, как господь бог.
То есть я делал все возможное, чтобы он пришел к самому правильному, на мой взгляд, – подталкивал, подпихивал, но все равно окончательно решал он сам.
Кстати, царевич и тут учился очень быстро, практически не повторяя своих ошибок и свято памятуя все мои наставления, включая и главное:
– Лишь после того, как придешь к нужному решению, лезь в Судебник и подыскивай под него нужный закон.
– А я мыслил, что туда первым делом, – удивлялся он.
– Если бы ты осуществлял правосудие, тогда да, – соглашался я. – Но ты должен олицетворять куда более высокое и разумное – справедливость.
– А ежели они расходятся? – помнится, задал мне Федор вопрос, когда мы готовились к первому в его жизни судебному заседанию.
– Неудивительно. Они это делают гораздо чаще, чем сходятся, но ты попытайся все-таки их увязать, ибо закон при всем его несовершенстве впрямую нарушать негоже. Сам подумай, как можно требовать от людей жить по нему, если власть, которая их принимает, сама же и нарушает?
– Так ведь не увязывается, – вздохнул он и потряс челобитной, которую назавтра мы должны были разбирать в первом судебном заседании с его участием. – Вот сам прочти-ка.
Я прочел.
В грамотке от некоего боярского сына Петра Карачева сына Микитина говорилось, что от него самовольно ушел его холоп Живец Коваль сын Митрофанов, которого он теперь сыскал, но тот упирается и в холопы идти не собирается.
Была и вторая – от самого Живца. В ней утверждалось, что боярский сын сам в голодный год выгнал его из своего дома, а ныне, узнав, что он выжил, норовит «сызнова примучить» его в свои холопы.