— Автомат с газировкой в конце коридора.
— Я надеялась на что-нибудь посущественнее. — Она задумчиво наклоняет голову. — Кстати, почему так говорят? Что в алкоголе существенного?
— Раньше самогон использовался как валюта при бартере. Если, смешав равные части жидкости и пороха, можно было поджечь смесь, это доказывало, что там содержится хотя бы пятьдесят процентов спирта.
Она потрясена.
— Ты-то откуда это знаешь?
— Писал когда-то статью. — У меня есть великолепная возможность сказать Делии, что Эрик выпил бы с ней куда охотней, да и вообще у них под кроватью, скорее всего, припасена бутылочка-другая. Но я упускаю этот шанс. — Ты же не пьешь.
— Не пью. Но всем, кто хочет забыться, алкоголь обычно помогает.
Я опираюсь на косяк.
— И что ты хочешь забыть?
— Я не могу уснуть, волнуюсь перед завтрашним днем.
— А как Эрик?
— Спит как младенец.
Она без приглашения заходит в номер и садится на кровать, с которой я даже не сдернул покрывала.
Разговор идет настолько легко, что я начинаю думать, не был ли я единственным участником вчерашнего поцелуя — такого потрясающего, такого разрушительного. Но тут я понимаю, что Делия указала мне выход. Если мы оба представим, что ничего не было, значит, ничего и не было. Существует множество людей, переживших изнасилования и Холокост, вдов и — Господи Боже! — похищенных детей, чей мир шел прахом, а они все равно оглядывались на ровный горизонт своей жизни и не замечали зазора.
Но в то же время я понимаю: куда бы мы с Делией ни двинулись с этой точки, отныне все будет по-другому. Когда она будет улыбаться, я буду отводить взгляд, словно боясь заразиться ее улыбкой. Когда мы будем сидеть рядом, я буду следить, не соприкасаемся ли мы плечами. Когда мы будем говорить, между словами будут образовываться проемы размером точь-в-точь с тот проклятый поцелуй.
Я отхожу от нее — одним гигантским, но несмелым шагом — к спасительному пластику мотельного стола. На нем высятся кипы бумаги, валяются обертки от жевательной резинки, а из ручки с лопнувшим стержнем вытекло целое Красное море туши. На ужин у меня недоеденный пончик.
— Я, в общем-то, немного занят. Работаю…
— Ах да… — Голос ее словно сдувается, проколотый иглой. — Твоя статья.
— Меня уволили из «Газеты Нью-Гэмпшира».
— Ты же сказал, что пишешь статью о суде над моим отцом.
— Нет, — уточняю я, — я сказал, что мне ее поручили написать.
Делия поднимается с кровати, подходит к столу и пробегает пальцами по накопившимся за эти недели листам — я даже не думал, что столько текста уже приготовил.
— Тогда что это такое?