Первая слеза всегда самая горячая. Я вытираю ее, но она продолжает жечь мне кожу.
— Вы боялись оставаться со мной, потому что не знали, как я себя поведу в следующий момент. Вы оправдывали меня, убирали за мной и говорили, что больше такого не допустите.
ДА!
— Вы невольно провоцировали меня продолжать пить, потому что с вами я мог напиваться без всяких последствий… Ни боли, ни стыда. Как бы ужасно я себя ни вел, вы все равно меня не бросали.
Я смахиваю слезы.
— Пожалуй, что так…
— Но потом… потом вы узнали, что у нас будет ребенок. И вы совершили неожиданный поступок. Какой же?
— Я ушла, — шепчу я.
— Но не затем же, чтобы наказать меня, правда?
Я уже плачу в голос.
— Я ушла, потому что не хотела, чтобы мой ребенок видел своего отца таким. Не хотела, чтобы он возненавидел тебя, как ненавидела я.
— Ты меня ненавидела? — Эрик огорошен.
— Практически с той же силой, с какой любила, — киваю я.
Присяжных настолько увлекла наша беседа, что даже воздух в зале, похоже, замер. Но я вижу только Эрика. Он дает мне бумажную салфетку, убирает волосы с лица, и рука его задерживается у меня на щеке.
— Я ведь больше не пью, правда, Ди?
— Ты не пьешь уже больше пяти лет. Завязал еще до рождения Софи.
— А что, если я завтра сорвусь?
— Не говори так. Ты не сорвешься, Эрик…
— А если ты узнаешь, что я пил при Софи? Пил, когда она была со мной и я должен был о ней заботиться?
Я закрываю глаза и пытаюсь забыть о том, что он, в принципе, выбросил эти слова в атмосферу, где они могут размножаться, пока не станут реальностью.
— Ты бы снова начала мне потакать, Ди? И втянула бы в этот спектакль Софи?
— Я забрала бы ее у тебя. Забрала бы и бежала куда глаза глядят.
— Потому что ты меня любишь? — У Эрика срывается голос.
— Нет. Потому что я люблю ее.
Эрик поворачивается к судье.
— У меня все.
Я встаю, хотя ноги и подкашиваются, когда ко мне подходит Эмма Вассерштайн.
— Я не понимаю, мисс Хопкинс, — визгливо спрашивает она, — почему вы не доверили бы безопасность своей дочери человеку, который злоупотребляет спиртным?
Я смотрю на нее как на умалишенную.
— Потому что на алкоголиков нельзя положиться. Им нельзя доверять. Они причиняют другим людям боль, не отдавая себе в этом отчета.
— Почти как похитители, не так ли? — Эмма смотрит на судью. — У обвинения больше нет вопросов, — говорит она и возвращается на свое место.
В последний день нашей счастливой жизни отец встал раньше меня. Когда я спустилась, он уже пек Софи на завтрак блинчики. В последний день нашей счастливой жизни у нас закончился кофе, и отец внес его в список, прилепленный к дверце холодильника. Я вымыла посуду.