— Как это?
— Ищу владельцев для тех вещей, которые больше не нужны своим хозяевам. Я — большой ходячий индейский ломбард. — Она пожимает плечами. — Ваш старый тостер запросто может оказаться чьим-нибудь почтовым ящиком, надо только приложить немного усилий. А старый ковбойский сапог может обрести вторую жизнь в виде горшка для герани.
— А что насчет кукол?
— Опять же перерождение, — не без гордости заявляет она. — Я сама их делаю, каждую деталь. Даже бутылочку с прозаком для «Барби в кризисе среднего возраста». Раньше я хотела вырезать кукол кацина, но это позволено только мужчинам-хопи. Женщины должны делать кукол только своими матками, так сказать… Опять-таки, не люблю, когда указывают, что мне нельзя делать.
Я, потеряв нить разговора, мотаю головой.
— Кацина?
— Это духи нашего народа. Их сотни: мужчины, женщины, растения, животные, насекомые, кто угодно. Раньше они являлись к нам лично, а теперь — только в виде облаков или ростков. К ним обращаются, чтобы вызвать дождь и снег для урожая. Чтобы получить их благословение. Кукол кацина вырезают из тополя и дают детям во время ритуальных плясок, чтобы они учились религии. Сейчас ими живо интересуются коллекционеры. — Рутэнн берет одну из своих Барби. — Не знаю, насколько приживутся мои куклы, но я стараюсь изо всех сил. — Она снимает с полки Келли, младшую сестренку Барби, и вручает ее Софи. — Нравится, да?
Софи тут же шлепается на пол и начинает срывать с Келли эластичные покровы.
— У меня есть одна Келли дома.
— А где твой дом?
— По соседству, — перебиваю я. Я еще не готова посвятить эту женщину в свои секреты. И не уверена, что когда-либо буду готова.
Рутэнн присаживается на корточки возле Софи и притворяется, будто вытаскивает из волос длинный красный шнурок. Видя это, я вспоминаю отца, частенько показывавшего фокусы в доме престарелых. В горле встает комок.
— Только погляди!
На конце шнурка болтается ключ. Рутэнн прикладывает ладони к личику Софи.
— Приходи играть с моими куклами когда захочешь, Сива. — Она медленно поднимается и вкладывает ключ мне в руку. — Не потеряйте, — предупреждает она.
Я киваю, пытаясь подсчитать, сколько скрытых смыслов таится в этом предупреждении.
Для того чтобы обман совершился, нужно два человека: тот, кто солжет, и тот, кто поверит. Сначала отец солгал, будто моя мать погибла в автокатастрофе. Но почему я никогда, даже повзрослев, не просила проводить меня на ее могилу? Почему меня не удивляло, что к нам никогда не наведываются бабушки и дедушки, дяди и двоюродные братья и сестры? Почему не искала мамины украшения, одежду, выпускной альбом?