Итак, мы продолжили поиски.
Добрых три часа прошло, пока мы, опустошив рюкзаки, проверили каждый шов, каждую складку одежды, обнаружив еще четыре крохотных микрофончика. Ганс не отказал себе в удовольствии размозжить каждый из них каблуком своих спортивных ботинок.
— Вот теперь, надо думать, все о'кей! — провозгласил он, плюхаясь на двухместное ложе нашего купе. — Ого, уже два часа ночи! Завтра свеженькие будем как огурчики.
В Абу-Куркасе, где поезд должен был простоять пять часов, прежде чем двинуться дальше, на Ганса было жалко смотреть: он так жаждал посмотреть на древние могилы, выбитые в скалах нильского восточного берега! Ведь Этти рассказывал ему о тамошних окаменевших допотопных раковинах, о наскальных рисунках, украшающих эти пещеры.
Гиацинт, кивком указав на удрученного парня, сказал мне:
— Сводите его туда, нам же еще около четырех часов здесь маяться. Анк захватите с собой, а я вас здесь с посохом подожду. Если на кого-нибудь из нас нападут, тем разумнее не класть все яйца в одну корзину.
Когда я предложил Гансу следовать за мной, он издал обезьяний вопль восторга.
Оставив Гиацинта в спальном вагоне, где благодаря кондиционеру царила прохлада, мы с Гансом, Этти и Кассандрой взяли катер, чтобы пересечь реку, а потом, отказавшись от микроавтобуса, двинулись пешком по каменистой дорожке в гору — пройти предстояло что-то около километра. Несмотря на удушающую жару, мы наслаждались возможностью размять ноги. Ганс то и дело оглядывался, чтобы полюбоваться на открывающуюся панораму Нила, на его обжитые берега. Даже Кассандра, до сей поры не проявлявшая к Гансу ни малейшей симпатии, была тронута его восторгом. Казалось, он абсолютно забыл о причинах, что привели нас сюда, и упивался экскурсией, словно мальчишка, истосковавшийся по приключениям. Да он и всегда был таким мальчишкой, сколько бы ни пытался это отрицать.
— Бени-Хасан, — сказал Этти, указывая на замаячившее вдали селение. — Главный здешний населенный пункт, к нему примыкает тот раскоп, что мы ищем.
— А сколько там этих могил? — Задрав голову, Ганс пялился на покрытую вмятинами скалу.
— Их, Ганс, называют здесь склепами, точнее — гипогеями, — поправил я его.
— Тридцать девять, — откликнулся Этти, отсчитывая щедрые чаевые гиду, только сейчас вышедшему нам навстречу.
— Вы говорите по-английски? — всполошился тот, услышав нашу французскую речь.
У него был гортанный акцент, и хотя он прилагал огромные усилия, чтобы внятно произносить английские слова, казалось, будто язык Шекспира терзает его голосовые связки. Возможность понять, о чем он толкует, была удручающе мала.