— Нам сюда, — сказал он, открывая перед ней дверь темного подъезда.
— Почему? — спросила она и, немного подумав, предположила: — Жена приехала?
— Что? — переспросил он. — Какая жена? Нет, жена никуда не уезжала…
Они поднялись на лифте на последний этаж. Женя позвонил в квартиру.
Открыла полная пожилая женщина.
— Здравствуйте, Клавдия Андреевна, — сказал Женя и шагнул в коридор, ведя за собой Таню.
Клавдия Андреевна окинула Таню отнюдь не одобрительным взглядом, но ничего не сказала.
Таня с интересом осматривалась. Обыкновенная коммуналка, правда, несравненно лучше той, в которой она жила с сумасшедшей старухой, упорно называвшей ее Сонькой. Непонятно.
Женя ключом открыл дверь одной из комнат.
Они вошли. Если Женина квартира была стерильно чиста и безлика, то комната эта — неопрятна и живописна. Обои были трех разных цветов, одна стена была сплошь разрисована мастерски выполненными карикатурами. Колченогий дощатый стол соседствовал с полированным бюро, а продавленное кресло — с высокой и широкой кроватью под балдахином. В углу стояли пустые бутылки.
— Располагайся, — сказал Женя. Он был явно не в духе.
— Да что случилось? — спросила Таня. — Куда мы пришли?
— Это… в общем, теперь мы будем приходить сюда, — ответил Женя.
— А та квартира?
— Она… как тебе сказать. Понимаешь, она служебная. Принадлежит моему учреждению. И теперь в ней живут… командировочные.
— И ты расстроился, что мы больше не сможем там встречаться?
Женя молчал.
— А мне и здесь нравится! — сказала Таня и прыгнула на кровать. Пружины сильно самортизировали, и Таня подлетела вверх. Ей это очень понравилось, и она стала лежа подпрыгивать на кровати, как мячик, весело, совсем по-детски смеясь.
Глядя на нее, Женя улыбнулся.
— Прыгай сюда! — крикнула Таня. — Вдвоем веселее!
Он скинул пиджак и присоединился к ней.
Лизавета сидела в «келье» и рассказывала Тане, Оле и Поле о своем визите к профессору Юзовскому. То и дело ее рассказ прерывался вздохами и всхлипами.
— …А начал-то как хорошо, — говорила она. — У двери встретил, за ручку поздоровался, Елизаветой Валентиновной назвал… А потом… лучше бы убил…
Лизавета заплакала. Девочки с сочувствием и жалостью смотрели на нее. Она вытерла слезы рукавом и продолжала:
— И расспрашивал все, да не про Петеньку, а про меня с Виктором, как мы, значит, жили… Сильно ли Виктор зашибал… Я говорю, как все, мол… А он — у вашего, говорит, ребенка тяжелая… это самое… патология развития… И еще какое-то словцо мудреное ввернул, в том смысле, что это от Витькиной пьянки пошло, скорее всего. Пьяное, говорит, зачатие промаху не дает… Я ему — вы, мол, профессор, скажите прямо, когда мой Петенька ходить начнет, говорить… и вообще… А он отвечает, что болезнь эта пока что современной науке неподвластная… Но вы, говорит, надежды не теряйте, приезжайте, говорит, годика через два, к тому времени, может, что и откроют… Откроют они, держи карман шире…