Он посмотрел на нее — в первый раз после того, как они вышли из «Метрополя».
— Где тут у вас можно поговорить наедине? — спросил он.
— В комнате отдыха, наверное… — начала она.
— Пошли, — сказал он.
В комнате отдыха заседали два знакомых парня с бутылкой.
— Ребята, — сказал Женя, — минут десять на кухне посидите, а?
Парни переглянулись, посмотрели на Женю, на Таню и молча вышли.
Женя подождал, пока они не свернули за угол, залез во внутренний карман и достал оттуда какую-то коробочку.
— Это тебе, — сказал он.
В небольшой металлической коробочке, обтянутой черной кожей, лежало колечко с красивым зеленым камнем и такие же серьги.
— Ой! — Таня чмокнула Женю в щеку, тут же нацепила на палец колечко — в самый раз! — повертела им перед носом, достала зеркальце и, глядясь в него, приложила к уху сережку.
Женя не дарил ей дорогих подарков — пару раз преподнес цветы, вручил на день рождения огромную коробку шоколадных конфет, и все. Таня не упрекала его. Он и так слишком много на нее тратился — театры, рестораны, поездки, дорогие дефицитные продукты. И тем приятнее был этот неожиданный дар.
— А камешек какой красивый! — восхищенно сказала она.
— Изумруд, — констатировал он. — Под цвет твоих глаз.
— Погоди, — недоуменно сказала она. — Я слышала, что изумруд — очень дорогой камень. Зачем же ты так?
— Носи, — грустно сказал он. И замолчал, давая ей время хорошенько насладиться подарком.
И вот она сложила гарнитур в коробочку, спрятала ее в сумку и вопросительно посмотрела на него.
— Я хочу, чтобы у тебя осталась обо мне хорошая память, — сказал он.
У Тани болезненно сжалось сердце.
— Это мой прощальный подарок, — продолжал Женя. — Меня переводят в другой город. Насовсем.
— А ты… — прошептали ее побелевшие губы, — ты не можешь… отказаться?..
— Не могу. Это приказ.
— Так ты военный?
— Да. В некотором роде.
Она посмотрела на него глазами подстреленной лани.
— Поверь, если бы я… если бы я только мог…
Он не договорил. Рот его дрогнул, изогнулся ломаной линией. Женя поспешно развернулся, выпрямился и быстро пошел прочь.
Она с растерянным лицом смотрела в его прямую, удаляющуюся спину.
Он ушел из ее жизни навсегда.
Через неделю Нинка потащила Таню в консультацию.
Еще через день Таня пошла в клинику и сделала аборт.
К двадцати одному году Ванечка окончательно стал фигурой трагикомической, одной из живых факультетских легенд. Тумановский, идейный лидер круга хайлайфистов, на самой нижней периферии которого болтался Ванечка, как-то окрестил его «лунным Пьеро», и кличка эта приклеилась прочно. Тумановский, как всегда, попал в точку — Ванечка действительно напоминал Пьеро, особенно в те дни, когда приходил на факультет со злого похмелья, мотался по коридорам с грустной, дрожащей улыбкой на бледном лице и, завидев кого-нибудь знакомого, безуспешно пытался сшибить копеек тридцать до стипендии. Однако в анналы филфака Ванечка попал вовсе не благодаря «литерболу» — в этом отношении до высшей лиги ему было далеко, как до Кейптауна. Никому бы не пришло в голову поставить его в один ряд с такими заслуженными «мастерами, как, например, Боцман Шура, который всего лишь раз явился на факультет трезвым, дошел до площадки второго этажа — и тут же покатился назад в белогорячечной коме, пересчитав костями все ступеньки знаменитой филфаковской лестницы.