— Это была борьба идеологий, — неуверенно возразил Нил-старший.
— Нет, это была часть невидимой борьбы глобалистов за окончательный передел мира, — отпарировал Питер, развивая прерванную мысль. — В пропагандистских целях беженцам создавали впечатление, что в ФРГ — царит рай. Человек только появлялся, ему сразу давали квартиру, подъемных денег двадцать тысяч марок, и он катался как сыр в масле — вот он, Запад! Постепенно об этом рае узнали везде, и сбежать туда хотели даже из Африки.
— Ну да, борьба между цивилизованным Западом и нецивилизованным Востоком, — воскликнул Нил-старший.
— Не торопитесь, дайте Питеру высказаться, — осадил Нила профессор Делох.
— К началу восьмидесятых, — излагал Питер, — в Германии на рынке труда образовалась излишняя масса рабочих. И плюс к ним — огромная масса беженцев. Власти спохватились и стали проводить границу между политическими беженцами и экономическими, но опоздали. Люди стали просто выбрасывать документы — и поди докажи, что он экономический беженец, ведь Германия — это правовое государство. Прежде чем человека выдворить — надо выяснить, кто он и откуда. В итоге в Германии скопилась уйма всякого народа, порядка пятнадцати миллионов, что у немецкого обывателя вызывает теперь самый неподдельный ужас. И когда произошло долгожданное объединение, стало ясно, что никакого национального государства создано не было. Вместо страны мононациональной получили по объединении массу каких-то алчных и агрессивных инородцев под боком.
— И зачем это нужно вашим иллюминатам и глобалистам? — не унимался Нил-старший.
— А затем чтобы сделать Германию новой землей обетованной, если арабы все же скинут иудеев в море, — вставил профессор Делох.
— Все правильно, но не торопитесь, я еще до этого дойду, — ответил Питер. — Западная Германия проповедовала и исповедовала идеи космополитизма. Как и главный их американский патрон, читай — иллюминаты и глобалисты, что суть одно и то же. Мы — мировая экономика, мы ездим везде, и т. д. и т. п. В Германии наблюдалась некая закормленность. По девизу Черчилля: если человеку не давать свободы, его надо хорошо кормить. В Германии это приобрело черты вседозволенности. Вседозволенность в консьюмеризме, в потребительстве, но политической свободы — нет. Нет национального самосознания в политике.
И вся эта неприкаянная свора иностранного народа, которая до объединения праздно шаталась по Западной Германии, после объединения хлынула на Восток. Все-таки добрые прусские традиции при Хонеккере были — это воздержанность, умеренность…