— Ну вот, очнулся, а ты боялся, что не оклемается, — засуетился вокруг больного отрядный ветеринар, обращаясь к Радиславу. — Ничего, будет жить, если не помрет... Да шучу, шучу я, — поправился сразу Вячеслав, углядев встревоженное лицо отрока, понявшего смысл его слов. — Не боись, если очнулся твой батя, то в голове уже все по местам встало. Поправится.
Радислав после этих слов немного успокоился и начал откликаться на задаваемые ему вопросы. А отзываться было на что, потому что народу вокруг делать было особо нечего, и он начал вовсю выспрашивать парня про его житье-бытье. Понимали хлопца с середины на половину, но от этого не стали менее активно задавать вопросы. Сам он тоже спрашивал, в основном его интересовала одежда незнакомцев, ружья, назначения которых он так и не смог понять, и почему-то вопросы религии. Его просьбе перекреститься сразу последовали Николай с Тимкой и, немного погодя, Иван. Причем последний сделал это двуперстием, оценив недоуменный взгляд Радислава, брошенный на первых двух христиан, а достав вслед за этим крестик на шнурке, еще и заслужил одобрительный кивок со стороны паренька. Вовка в это время отсутствовал, а Вячеслав его просьбу проигнорировал, занимаясь больным. Также удивлялся Радислав отсутствию бород у мужиков. Подбородки, конечно, заросли щетиной — кто же в тайге будет бриться? Но по сравнению с окладистой бородой его отца это выглядело как-то несолидно, что и вызывало некоторое недоумение и новые вопросы.
Однако времени на их удовлетворение хватало, поскольку больших дел у остановившихся на привал путников не было из-за того, что едой они неожиданно оказались обеспечены. Охотники перед самым столкновением с медведем завалили сохатого, из-за которого, скорее всего, у них и разгорелся спор с мохнатым хозяином. Завалили того двумя стрелами, одна из которых торчала в нижней трети груди, а вторая в шее. Иван с Радиславом после упомянутого чаепития как раз и занялись его разделкой. Лося перевернули на спину, закрепили его в таком положении лежащими неподалеку бревнышками, а потом егерь начал разрезать шкуру от гортани до кончика хвоста, а парень — пялиться на его нож, не сводя своих горящих глаз. Через некоторое время малец все-таки очнулся и стал помогать вспарывать кожу ног, после чего, соединив разрезы, взялся стаскивать шкуру. Содрав ее и расстелив, вспорол брюшину, вытащил желудок, подрезал на шее пищевод с трахеей и через отверстия между ребрами вытащил все это в грудную клетку. Потом парнишка под оторопелыми взглядами Вовки и Тимки, наблюдающими за его сноровкой с восхищением, оттащил внутренности в сторону и там уже отделил на траве съедобные части, завернув их в подросшие листья то ли лопухов, то ли другого какого растения. Все это молодой охотник проделал, едва не свернув себе шею в сторону отошедшего к костру Ивана. Его горячие взгляды так явно прожигали спину егеря, что тот по завершении церемонии разделки торжественно преподнес Радиславу свой нож в подарок. Малец густо покраснел, поняв, что фактически выпросил оный предмет своими пламенными взглядами, но от дара отказываться не стал. Иван же объяснил потом, что этот довольно затрапезный ножичек специально выпростал наружу для таких целей, а своего рабочего, принесенного еще с армии, не собирается никому дарить или менять в сложившихся условиях. Пригодится еще. Парнишка же, видя, что об отце его заботятся, и окончательно растаяв от вожделенного подарка, перестал обращать внимание на необычный вид незнакомцев. А уж признав в них христиан, перестал скрывать все подробности их похождений и переселения в данную местность. Как и прежде, не все из речи Радислава было понятно, но через некоторое время ухо уже привыкло к славянскому наречию, и большинство его слов, хотя далеко и не все, постепенно стали укладываться на привычные понятия и выражения.