— Она смирилась, Толстяк.
— Это не занятие, — уверяет учёный-муж-Берюрье. — Нет, смирение — это не занятие. И что он ещё сотворил, твой королевский педик?
— Пока он занимался своими скачками, Францию разрывали на части католики и протестанты. Герцог де Гиз с одной стороны и король Наваррский — с другой; звон стоял со всех сторон, шпаги не ржавели. Хотя Генрих Третий и был католиком, он больше благоволил Генриху Наваррскому, чем Генриху де Гизу. Король Наваррский был приятным малым, с чистым сердцем. В общем, он был лояльным! Кстати, мы скоро будем говорить и о нём. Тем временем герцог де Гиз мечтал сыграть свою партию и надеть корону. У него были смягчающие обстоятельства. Когда идёт рубиловка из-за короля, который вышивает крестиком и спит с господами из своей свиты, у тебя появляется естественное желание занять его место. Но Генрих Третий, прознав о заговоре, опередил события и приказал убить Гиза в Блуа. Что стало находкой для историков и телепостановщиков! Это убийство — один из кульминационных моментов истории, как по драматизму, так и по своим последствиям. Передняя в Блуа с вооружёнными людьми, которые прятались в портьерах! Герцог, прошитый шпагами, король, появившийся сразу после того, как было совершено убийство, и шепчущий: «Какой он большой», это тоже стало частью французского фольклора. Продаётся хорошо. Пользуется спросом в Эпинале>{96}, на радио, в кино ив книжных магазинах. Кстати, на радостях всё время забывают одну деталь: ещё одно убийство на следующий день, кардинала де Гиза, брата предыдущего. Ах, когда Генрих Третий откладывал в сторону свою канву и занимался хозяйством, ему не нужно было ждать телекса-сводки, чтобы заключить сделку! Он мог решить дело двумя ударами шпаги. Вообще, короля узнаёшь по его решимости. Ибо, несмотря на внешние данные, он всё же был из породы великих самодержцев. У него был размах, класс, воля настоящего монарха.
— Только он вязал крючком, — немилосердно заключает Берю. — Что бы ты ни говорил, а власть и волшебная дудочка — это несовместимо.
— Наоборот. Народ чуть было не восстал. Ему надоели эти мерзости и затягивание гаек. В Панаме становилось особенно жарко, как всегда. У парижан кровь горячая. Генрих Третий укрывался в альковах Блуа и не знал, какому богу молиться. Вот тогда-то Генрих Наваррский ему и предложил объединиться, чтобы успокоить королевство. Радуясь удаче, Генрих Третий согласился. Временно помирившись, свояки двинулись на столицу.
— И всё прокатило? — спрашивает Ненасытный.
— Не для Генриха Третьего. В Сен-Клу к нему однажды пожаловал монах Жак Клеман, у которого было рекомендательное письмо в одной руке и кинжал в другой. В то время как король читал письмо, Жак Клеман его заколол. Этот тип был недалёкого ума. Члены лиги, бывшие сторонники Гизов, совсем задурили ему голову, даже заставили его поверить, что благодаря некоторым мазям, которыми натирали его тело, он стал невидимым. У Жака Клемана серое вещество явно было в дефиците. Во всяком случае, он заколол короля. Вжик! Прямо в живот! Причём ножичек был маленький, как зубочистка, он рассмешил бы даже бойскаута. Генрих Третий до конца остался верен себе. «О противный! — воскликнул он. — Он меня убил!».