После Апокалипсиса (Пузий, Батхен) - страница 37

Неизвестно откуда он добыл своего Бурана — в городе почти не осталось собак, тем более таких крупных. Но добыл, подкормил и даже научил возить маленькую тележку с инструментом, снадобьями и прочей поклажей. Золингеновские опасные бритвы остались еще от деда, ножницы были свои, вместо крема для бритья подошел мыльный корень, вместо красок для париков — настои луковой кожуры, ромашки, ревеня и скорлупы грецких орехов. От чирьев, зуда и лучевых язв — порошок из зверобоя с шалфеем и подорожником, мазь календулы на нутряном сале, от мозолей, трещин и воспалений — кора дуба, для лучшего укрепления здоровья — облепиховый сок. И конечно, не обошлось без репейного масла — напоследок из госпиталя Мосес Артурович вместо денег взял целый ящик пустых пузырьков от лекарств. Добрый зять смастерил два складных стула и легкий тент. Парикмахер дождался весны — десятой весны после первой бомбардировки, — и работа пошла.

Он со своей тележкой беспрепятственно разъезжал по городу, таскал ее по единственному мосту через Днепр, в солнечные дни, случалось, устраивался у старинной кремлевской стены — от кирпичей фонило, но мощь красноватых, поросших мхом стен казалась успокоительной. «Стрижка-бритье-косметика!!! Ррррепейное масло для ррроста волос!» Куда бы Мосес Артурович ни пришел со своей переносной цирюльней, очень быстро к тележке вставала очередь. Желающие побриться подставляли щетинистые щеки под блестящее лезвие с золотыми готическими буквицами, женщины раскупали краску для париков, репейное масло и другие снадобья. Редкие счастливицы заказывали «мне модельную стрижку, пожалуйста» и млели под взглядами завистниц, пока мастер сооружал из жиденьких, мягких волос умопомрачительные прически. Уличных воришек и мелкую шушеру отпугивал внушительный вид Бурана — всклокоченная черно-рыжая шерсть и желтые клыки придавали свирепости в общем добродушному псу. Рейсера посерьезней его тоже не трогали — мало кому хотелось связываться с отцом Георгия Сарояна, третьего человека в городе… Сын пробовал говорить с ним, убеждал оставить промысел — мол, позоришь имя семьи. Кроткий Мосес Артурович просто сказал, что по его, отцовскому, мнению, кровавый хлеб позорит имя семьи, а честным парикмахерским делом зарабатывали деды и прадеды. И он, Мосес, пока что отец и старший мужчина в роду. Он не учит Георгия, как управлять людьми, так пусть и сын не сует нос в его ножницы, много воли взял. Слепому нет дела, что свечи подорожали. Сын подергал щекою, но промолчал. После этого разговора отца с дочерью перестали приглашать в дом к молодым Сароянам.