Лопухин смотрел на негодующего Кейта и чувствовал, как глаза совершенно натуральным образом лезут на лоб. Этот англичанин — он что, вовсе спятил? Это же надо до такого додуматься, будто Лопухин решил ему за что-то отомстить и потому выкрал флакончик с помощью некоего неведомого пособника-слуги? Да ведь они с Кейтом едва знакомы, за что мстить? За Наташкины прелести? Ну, люди добрые, этаких-то, кому за сие мстить пришлось бы, небось не оберешься, Кулаков не хватит — каждому рожу бить, денег не сыщешь — подкупать слуг у каждого.
Подумаешь, месть — каменную безделушку спереть! А впрочем, там же яд был баснословной цены... Тогда да, тогда конечно. Но пусть Кейт умом рассудит: куда Лопухин яд в таком случае девал? В отхожее место вылил? Зачем?
— Праведное небо! — воскликнул вдруг Остерман, а Лопухин подумал, что барон, даром что вместо Генриха теперь Андреем Иванычем зовется и в православную веру перекрестился, не отвык божиться совершенно по-лютерански. Ну какой русский человек вдруг возопиет: «Праведное небо!»?
При чем тут вообще небо? Что так возмутило господина Остермана, что ему понадобилось небеса призывать в свидетели? Неужто и он поверил этой кейтовской байке о том, как мстительный Лопухин подкупает какого-то неведомого камердинера и...
— Праведное небо! — повторил Остерман. — Я только сейчас понял... Ах, сударь, ну зачем вы так, право, зачем? Неужели вы всерьез подумали, что такая милая, добрая, снисходительная особа, как великая княжна, окажется настолько жестока, что и впрямь нажалуется брату своему на вашу грубость и потребует вашей отставки? Ну что вы, Степан Васильевич! Вы ведь как-никак родня с нею! И, Боже мой, так поступить с юной, невинной девицею... Эта смерть поразила меня в самое сердце!
Остерман приложил руки к груди, словно указывая то место, в какое поразила его смерть какой-то юной, невинной девицы. Степан Васильевич, который совершенно не понимал, о ком идет речь, обратил внимание, что сперва ладони вице-канцлера прижались к правой стороне и лишь потом переползли на левую, как если бы он и сам хорошенько не знал, где именно у него находится сердце.
— Да, поступок жестокий, — задумчиво кивнул Кейт. — Хотя... я был удручен смертью великой княжны только в первое мгновение. А потом, поразмыслив, понял, что господин Лопухин умудрился не только предотвратить собственную опалу, но и угодить очень многим противоборствующим партиям. Вот рассудите. Смерть Натальи Алексеевны выгодна цесаревне Елизавете, поскольку очищает ей путь к наследованию трона. Она выгодна и для Долгоруких, которые теперь могут единолично влиять на государя. Теперь никто не мешает им, как мешала Наталья Алексеевна! Кроме того, это выгодно нам с вами, дорогой мой Генрих. Нам и прочим иноземцам, которые нашли приют при этом лукавом и хитром, как пишет мой друг де Лириа в своих донесениях, дворе. Впрочем, де Лириа как раз ничего не выиграл от смерти великой княжны — напротив, проиграл. Ведь она была более чем благосклонна к идее окатоличивания России, а с этой мыслью наш господин иезуит носится, как Симон-простак