Посадочная полоса длиной в три сотни и шириной в сотню ярдов тянулась в северной части поляны. На грубом шесте болталась "колбаса", указывающая направление слабого бриза. Рядом стоял ангар, крытый листами гофрированного железа. Хэннах внизу вместе с тремя помощниками заводил свой "Хейли" в ангар. Когда я пролетал низко над аэродромом, он обернулся и помахал мне рукой.
У "Бристоля" была одна особенность, которая делала посадку трудной для неопытного летчика. Резиновые втулки на шасси создавали эффект катапульты: если вы приземлялись слишком быстро или слишком жестко, то самолет подбрасывало кверху словно резиновый мячик.
Чтоб мне провалиться, если допущу такую ошибку на глазах Хэннаха. Я развернулся по ветру, сбросил газ и выровнял руль направления, немного спустился, выбрал полосу для посадки, зашел против ветра на высоте пяти сотен футов, пересекая конец поля на скорости сто пятьдесят.
Посадочная скорость у "Бристоля" равна сорока пяти милям в час, и, если вы хотите, ее можно выдержать и на холостом ходу. Я перекрыл газ, взял на себя ручку управления, чтобы выровнять скольжение, и спускался под единственный звук — свист ветра в распорках крыльев.
Постепенно выбрав ручку управления на себя, чтобы не дать машине клюнуть носом, я сделал прекрасную посадку на три точки и так мягко, что сам ее не почувствовал.
Машина остановилась недалеко от ангара, я посидел немного, наслаждаясь тишиной после рева мотора, а потом сдвинул на лоб очки и отстегнулся. Хэннах подошел ко мне слева, его сопровождал невысокий жилистый мужчина в плаще, когда-то белом, но теперь черном от бензина и масла.
— Я же говорил вам, Менни, что он молодец, — сказал Хэннах.
— Да, в самом деле, Сэм, — улыбнулся мне его компаньон. Между нами как-то сразу возникла симпатия. Один из тех странных случаев, когда вам кажется, что вы знакомы с человеком чертовски долгое время.
Если не считать легкого акцента, он превосходно говорил по-английски. Как я узнал потом, в то время ему было пятьдесят, а выглядел он на десять лет старше, что неудивительно, потому что нацисты более года держали его в лагере. Незаметный, неопрятный, со спутанными волосами серо-стального цвета, спадавшими ему на лоб, и лицом, загоревшим и морщинистым, он вовсе не соответствовал стандартному образу профессора. Его ясные серые глаза и твердый взгляд выдавали в нем человека, который в жизни видел много горя, но не сдался и продолжает верить в добро.
— Иммануил Штерн, мистер Мэллори, — представился он, когда я спрыгнул на землю.
— Нейл, — ответил я и протянул ему руку.