Когда они ушли, он еще посидел на краю койки, допивая отвратительный кофе, после которого ничего не оставалось, как только закурить сигарету.
Он очень устал, вот что было плохо. Просто чертовски устал, и это притупляло его восприятие. После такого дела он определенно нуждается в отдыхе. Месяца в Александрии вполне хватило бы, но ему уже целый год обещают это. Он надел куртку из овчины и вышел из каюты.
Пройдя через пост управления лодкой, он поднялся по трапу в боевую рубку. Над ним распростерлось ночное небо, усыпанное сверкающими звездами, он вдохнул свежий морской воздух и сразу же почувствовал себя лучше.
Загасив сигарету, Ломакс подошел к Свенсону, осматривавшему берег в бинокль ночного видения.
– Как дела?
– Пока все идет гладко, – ответил Свенсон.
Они продвигались между многочисленными беспорядочно разбросанными острыми скалами и маленькими островками. Ломакс тихонько присвистнул:
– Мне кажется, проходить здесь слишком рискованно.
– Нам выбирать не приходится, – отозвался Свенсон. – Ведь вы сами хотели подойти именно к этой стороне острова, и, по крайней мере, у нас тут есть хоть какое-то прикрытие от их радара. Мне говорили, что здешняя гавань буквально забита их военными катерами. Хотите взглянуть?
Ломакс взял бинокль ночного видения, и немедленно из темноты перед ним возникли острые скалы и белая полоса прибоя.
Свенсон проговорил что-то в переговорную трубу и, когда обернулся, обнажил зубы в улыбке.
– Уже близко. Как вы себя чувствуете?
– Прекрасно. Об этом можете не беспокоиться.
– Ну конечно, вы же проделывали такие вещи много раз, разве нет? Должен вам признаться, мне понравился ваш сержант.
– Мы работаем вместе уже два года, – ответил Ломакс. – Крит, Родос, да и по всему Эгейскому морю. Он разбирается в подрывном деле лучше всех, кого я когда-либо знал. До войны был подрывником в шахте в Йоркшире. Ему хотели дать отсрочку от призыва, но он отказался.
– А как у него с языками?
– Немножко понимает по-гречески и по-немецки, но это не имеет значения. Я сам бегло говорю на двух этих языках.
– Это интересно, – удивился Свенсон. – А чем вы занимались, прежде чем началась эта свалка?
– Университет, журналистика. Немного пописывал, – неопределенно отозвался Ломакс. – Я еще не выбрал окончательно.
– Война, война, проклятая война, – процитировал Свенсон чьи-то строки. – Я вас хорошо понимаю. Я учился на третьем курсе медицинского, а теперь посмотрите на меня.
Они были уже совсем близко от берега, и он взглянул на единственную на острове большую гору, которая черным силуэтом вырисовывалась на ночном небе.