— Вы знаете венских вампиров?
— Нет. — Она подошла к окну, отвела зеленую бархатную штору с золотой бахромой и тяжелыми кистями. — Я чувствую их… чувствую их присутствие. Как и они мое. Они не знают, где именно я сейчас нахожусь, но знают, что я здесь. — Ее пальцы ощупывали бахрому, наслаждаясь ощущением, подобно тому, как недавно в кафе они оглаживали фарфоровую чашку. Блики уличного света превратили лицо Антеи в волшебную мозаику из золота и черни. — Я ощущаю… все. В этом новом городе, кажется, каждый камень источает музыку… Перед тем как мы с вами встретились, я около часа бродила по улицам. Иной воздух, иные запахи, голос реки, не похожей на Темзу… Каждый булыжник под ногами казался мне драгоценностью, я готова была бегать по городу и собирать их, как глупая жадная девчонка.
Бескровные губы изогнулись в улыбке, и Эшер вспомнил, с каким напряженным вниманием она следила за танцующими в кафе, как упоенно вдыхала аромат кофе, слушала музыку вальса.
— Я знаю, что мне грозит опасность. Я боюсь и знаю, что должна бояться еще сильнее. В любой момент я могу погибнуть в этом незнакомом городе, но… он так прекрасен! — Она завернулась в штору, как в плащ, на лицо легли зеленоватые тени, сделавшие его похожим на старую серебряную икону. — Здесь все так ново для меня, удивительно и незнакомо! Видите ли, я впервые покинула Англию. И впервые с тех пор… как я стала тем, что есть… покинула Лондон. Почти две сотни лет назад, доктор Эшер! Я думала тогда, что Эрнчестер умер, гостила у сестры на севере. Но в ту пору мне было все равно. Я очень долго горевала…
Год назад Эшер видел ее портрет, написанный, когда Антея была вдовой шестидесяти лет от роду. Грузная, седовласая, она смотрела с темного холста, словно бы вопрошая: «Как он мог умереть?» В трепетном свечении лампы глаза ее казались почти живыми. И золотое кольцо — то самое, что сейчас мерцало у нее на пальце
— Путешествовать для вампира… ужасно опасное дело.
— И все же вы здесь.
Она улыбнулась совсем по-человечески. Полные губы скрыли блеск клыков.
— Я люблю его, — сказала она. — До последнего вздоха. — И еще два столетия сверх того.
Леди Эрнчестер приказала, чтобы горничные ее не беспокоили, ибо она — актриса, то есть днем отдыхает, ночью работает. Когда она поведала об этом Эшеру (рассказывая попутно, как произносились те или иные слова в ее раннем детстве, и зашивая дыру от ножа на пальто Джеймса), он даже зажмурился, представив себе реакцию консьержки.
Однако когда в коридоре послышались голоса служанок, щебечущих по-чешски и по-венгерски, дверную ручку никто не тронул.