Теперь это был пейзаж кошмаров, где листья на деревьях превратились в шипы, а с каждой ветки свисали обрывки воспоминаний! Он отвернулся от окна, подошел к камину.
— Так вы больше не вышиваете? — спросил он.
Столик с изогнутыми ножками покинул свое обычное место.
— Для кого мне вышивать?
— Да. Вы существуете, и все. Впрочем, как и я. Мы всего лишь существуем! Мы ненужные никому гости на этой проклятой земле!
Десланд дотронулся до его руки.
— Ты не имеешь права так говорить.
Ландро резко отбросил его руку.
— Я на все имею право, после той шутки, которую со мной сыграла судьба! Я думал только об Элизабет! Вы слышите, мадам? В снегах России я думал только о ней! И вот результат вашего благодушия, вы поощряли визиты этого Гудона.
— Замолчи, я больше не могу…
Он рванулся к двери, распахнул ее одним ударом, отвязал Тримбаль, вскочил в седло.
— Не упрекайте его, мадам, это золотое сердце, несмотря ни на что.
— Я знаю.
С улицы донесся голос шевалье:
— Я найду ее. Вырву из когтей дьявола!
Десланд бросился за дверь, не попрощавшись. Тоже взлетел в седло и с трудом догнал друга.
— Ты с ума сошел! — выкрикнул он.
— Да!
— Так мы загоним лошадей.
— Тем лучше!
— Вдвоем нас будет слишком много, Десланд. Не будем пугать этих смиренных дам. Останься с лошадьми.
— Старайся держать себя в руках.
— Как ты себе это представляешь? У меня украли Нуайе, состояние, затем ферму. Теперь крадут Элизабет. Довольно! Первому, кого я заподозрю в том, что он хочет что-нибудь у меня украсть, хоть полено, я перережу глотку.
— Но никто не крал у тебя Элизабет!
— Нет, крал, старина. Кюре, святые сестры, вся эта поповская камарилья.
Он зазвонил в колокольчик, как погибающий человек, назвал себя громовым голосом. На сестру-привратницу это, казалось, не произвело никакого впечатления. Она провела его в приемную, потом вышла, следя за ним краем глаза и обронив по пути:
— Вы можете присесть, господин. Я сейчас предупрежу мать-настоятельницу.
— Она моя родственница. Пусть не валяет дурака!
— Это не в ее привычках, господин.
Перед ним, до самого потолка, высилась железная решетка. Ее перекрещенные прутья, с палец толщиной, были выкрашены в черный цвет. Отодвинулся занавес. Вошла мать-настоятельница в своем белом одеянии и черной накидке на голове.
— Рад вас видеть, моя дорогая Элали.
— Зови меня «мать моя» или «госпожа настоятельница», как тебе удобнее.
— Хорошо. Вот я и здесь, мать моя, из мяса и костей, правда, больше из костей, чем из мяса. Тот, кого объявили погибшим, но живой.
— Воздадим хвалу Господу нашему!
— Счастье мое зависит от вас так же, как и от него, если не больше.