— Что ты говоришь, дитя мое?
— Я говорю, мать моя, что место Элизабет Сурди не в этих стенах.
— А где же?
— В Сурди или в Ублоньер, в зависимости от нашего с ней решения. Конечно, я шучу, это она будет выбирать.
— Что за тон? Ты забыл, где находишься?
— Я больше не в казарме, не в строю, не правда ли? Я в святой обители. Моя грубость вас задевает? Надо было надеть перчатки перед разговором? Армия меня не облагородила? Неважно! Я привык выражаться ясно и четко. Я пришел забрать Элизабет, которая принадлежит мне. Она не супруга Господа, она моя жена.
— А разве вы обвенчаны?
— Наша свадьба должна была состояться! Элизабет ушла к вам не по призванию, а под давлением безнадежности. Она считала, что я мертв. А я жив. Ошибочный расклад.
— Юбер, жизнь души не карточная партия. Но я понимаю твое отчаяние и прощаю твое поведение. Но ты должен признать, как бы это ни было тяжело, что ложная весть о твоей смерти была только последней каплей воды, переполнившей чашу.
— Каплей воды!
— Ты не мог не знать о набожности Элизабет, ее любви к Господу нашему Иисусу Христу. Нужна была ничтожная малость, чтобы освободить ее от мирских обязательств.
— Речь шла не об обязательствах, а о событии, которое должно было произойти в ближайшее время, она мне обещала. И только по трагической случайности я не успел ответить… Однако, мать моя, это меня она предпочла Господу, я вас уверяю. Несчастная, как только увидит меня, не будет колебаться ни секунды.
— Ты, однако, богохульствуешь, шевалье. Ты стал таким нечестивцем, несмотря на свое имя!
— Это к делу не относится!
— Под властью своей страсти ты утратил христианское смирение. Я тебе повторяю: наша сестра Элизабет выбрала Бога, только Бога!
— Нет! — закричал шевалье, схватившись за прутья решетки так, что пальцы его побелели. — Если вы верите в то, что говорите, позовите Элизабет. Пусть она выслушает меня, один только раз! Наберитесь смелости!
— У меня хватит смелости, шевалье. Ты забыл, что у нас с тобой одна кровь.
Когда шевалье увидел за прутьями решетки исхудавшее лицо Элизабет, ее тонкие руки в широких рукавах, он застонал, как стонет зверь, попавший в капкан. Слова застряли в его горле. Из самой глубины его существа вырвался крик:
— Вернись!
— Слишком поздно, любимый мой. Я обещала. Все решено.
— Нет! Ты ведь еще не давала обет.
— О небо! Если бы я получила хоть одно письмо от тебя!
— Даже если бы я был генералом, мои письма не могли дойти из России. А я простой лейтенант!
— Но ты же написал мне из Дрездена, рассказывал о Великой армии, о пушках, о твоей кавалерийской дивизии, о короле Мюрате… Но о нас, нашей любви — ни одного слова.