Здесь она просидела до самого вечера. Хильда временами плакала, прося хлеба и молока, потом начинала нехотя играть во что-то, сидя на усыпанной гравием дорожке у ее ног. Вечером, собрав последние силы, миссис Хувен опять отправилась в путь. Но на этот раз дело обстояло исключительно плохо. Никто не изъявлял желания подать ей хоть несколько центов. Дважды полицейский приказывал ей идти своей дорогой. И за два часа ей удалось раздобыть всего десять центов. На эти деньги она купила Хильде хлеба и молока, сама же есть не стала и вернулась на скамейку в парке - отныне ее дом,- где и провела еще одну ночь в жару, сменяемом иногда приступами озноба.
С утра среды до вечера пятницы миссис Хувен ничего не ела, кроме купленных на улице яблок, и куска черствого хлеба, который нашла завернутым в промасленную газету - остатки обеда какого-то рабочего. Она еле держалась на ногах от слабости, и ей с каждым часом становилось все труднее произносить слова мольбы, а те жалкие подачки, которые удавалось выклянчить, она полностью тратила на хлеб и молоко для Хильды.
В пятницу к полудню она совсем ослабела, зрение потеряло свою остроту. Порой перед глазами возникали какие-то странные видения: огромные хрустальные бокалы необычайно изящных очертаний проплывали, покачиваясь в воздухе, так близко от нее, что, казалось, их можно коснуться рукой; точеные вазы из искрящегося стекла кланялись ей и отвешивали реверансы; электрические лампочки и фонари принимали затейливые, разнообразные формы, то округляясь наподобие шара, то становясь похожими на песочные часы, то сворачиваясь в причудливые крендельки.
- Мама, я есть хочу! - упрашивала Хильда, гладя ее по лицу. Миссис Хувен вздрогнула и очнулась. Был уже вечер, на улице зажигались фонари.
- Идем, девочка,- сказала она, вставая и беря Хильду за руку.- Идем поищем ужин.
Выйдя из парка, она решила отправиться в противоположную сторону от той улицы, где просила милостыню накануне. Последнее время ей там не везло. Надо попытать счастья в другой части города. Миновав несколько кварталов, она очутилась на Ван-Несс-авеню, недалеко от места ее пересечения с Маркет-стрит, свернула в переулок и пошла к заливу, с трудом одолевая квартал за кварталом, обращаясь с просьбой о помощи к каждому встретившемуся ей человеку (она больше не делала различия между попадавшимися ей навстречу людьми).
- Подайте, Христа ради, бедной женщине!
- Мама, мама, я есть хочу!
Это было в пятницу между семью и восьмью вечера. На широкой пустынной улице было уже темно. Туман, наползавший с моря, сгущался над головой и постепенно опускался все ниже. Похолодало; огни уличных фонарей - жар-птицы, заключенные в стеклянные клетки,- бились и метались при резких порывах свежего морского ветра, бушевавшего на городских улицах.