Настоящая беда в том, что конформисты или традиционно мыслящие учёные могут тормозить появление, а точнее доведение до сведения общества или специалистов новых концепций или гипотез. Это уже коррупция и связанные с нею человеческие трагедии. Снова процитирую И. Ялома: «Враг истины не ложь, а убеждения!» (Ялом Ирвин. Когда Ницше плакал // Психотерапевтические истории. — М.: Изд-во Эксмо, 2002. — С. 5 — 420.)
Давайте ещё раз погрузимся в места за высоким забором и железной решёткой. Для этого почитаем роман Льюиса Нормана «От руки брата его». Для чего-то он был нужен тогдашним советским идеологам, и его напечатал журнал «Иностранная литература». (Кстати, это было время, когда на Западе довольно мощно заявила о себе антипсихиатрия). Итак:
«Это он, ковёр, убедил доктора Джеддера, когда-то считавшего себя человеком широких взглядов, что психиатрия — это, в общем-то, жульничество. Это он, ковёр, внушил ему, что все сорок процентов психически ненормальных обитателей Хэйхерста — ловкие симулянты, и заставил поддерживать одного из тюремных чиновников, который требовал снова ввести наказание плетьми.
…Судьи почему-то предпочитают наказывать преступников, а не лечить душевнобольных. И так оно и будет до скончания века…
— Ты слишком долго жил один, тебе вечно что-нибудь мерещилось. Случись всё это теперь, а не полгода назад, ты бы там у рощи никакого Ивена Оуэна не увидел…
Нортфилдс считался не тюрьмой, а больницей для тех, кого к преступлению привела душевная болезнь, но Брон вскоре убедился, что даже и здесь плохо быть явно сумасшедшим. Оказалось, что и здесь существует своего рода иерархия, почти такая же, что была знакома пациентам и вне этих стен, одним на радость, другим на беду. На верху здешней общественной лестницы стояли люди сравнительно обеспеченные, спокойные, владеющие собой, внизу — немощные, бедные, безнадёжно слабоумные. И те, кто принадлежал к разным слоям, почти не общались между собой (выделено мной). Беспокойные, буйные, «трудные» пациенты жили в плохих условиях, без удобств, точно в казарме, тогда как у привилегированных пациентов были отдельные комнаты и им разрешалось иметь кое-какие домашние вещицы. Пролетарские низы смотрели наверх с завистью, аристократическая верхушка относилась к ним со страхом и отвращением. Но всех их судьба отдала здесь на милость Её Величества, и все были наказаны безбрачием. Мужчины и женщины встречались только на концертах, где были строго отделены друг от друга, а аристократы — ещё на бале по случаю рождества. Здесь постоянство выражалось взглядами и жестами, обращая их всегда к одному и тому же предмету любви, а непостоянство — обращая те же знаки то к одному, то к другому; этими кивками и улыбками и ограничивалась вся гамма отношений между полами. Во время танцев на рождество, к которым допускались сравнительно нормальные пациенты, можно было осторожно прижаться друг к другу, обменяться записками. Так мотылька любви здесь неукоснительно заталкивали обратно в кокон…