— Вон, дяденька, вон сидит.
Сидит в вольной одеже с эскадренного миноносца «Калиакрия» кочегар. Баба у него здесь. С ума из–за бабы сошел, — красавица баба. Куда от нее ехать?! На мангале баба варит–жарит, белье стирает, спит, любит. Красавица баба и руки золотые. Сколько к ней братков подсыпалось, сколько ей дарили, сколько у ней просили! Взяла кочегара — грудь у него, как меха, брови тонкие, чистый, как стеклышко.
Сидит кочегарик у домика — и домик на Нахаловке с садиком у бабы. Во, баба!
Скачут казаки. Встать или сидеть кочегару? Сидеть решил. Сидит, поглядывает. Что я особенно сделал? Ну, во флоте был? Был. По призыву? По призыву. С тысяча девятьсот тринадцатого года? С тысяча девятьсот тринадцатого. Георгиевский крест имею? Имею. А что было на митинге авралил — так кто не авралил? Ну, скажи сам, кто не авралил? Было и кубанцы чище авралили — войну долой и все в этом роде. Не так? Так…
Скачут казаки. По камням копыта бьют. Первый ближе, опередил других.
— Бувай здоров, матрос!
Шашка сверху — в плечо, в кость, в ребра… А–аах… Ничего рубят кубанцы.
Идут казаки к цементному заводу. В заставу на шоссе.
— Як з города кто втикать на Кабардинку — Геленджик буде — стой!
Сидят, на море глядят. А за молом — стеньги и реи миноносцев над водой торчат, как кресты. Кладбище флота! Ох, свободно казакам — никто не мешает.
Идет человек.
— Стой! Хто такий?
— Житель местный, со Стандарта.
— А ну, наколка есть?
Смотрят — нет наколки. Вроде и верно — житель. Матросы все с наколкой.
— А ну, хрест есть?
Смотрят — нет креста на шее.
— Колы в тоби хреста нэмае — большевык ты, сукин сын!
— Ей–богу, господа казаки…
— А — господа? Ласковый стал… Бажан, а ну веди его к сотнику. Хай разберуть.
Отполосовал дядьку сотник — креста нет, а, подумайте!
Коцура сидит третий день как миленький. В окошечко из чердака глядит — бухту видит, пристани. Только кораблей не видит. Ушел в воду «Фидониси» — красавец, новичок был! Эх, кораблик был! Своими руками открыл Коцура кингстоны на «Фидониси» и, выбежав наверх, бросился в поджидавшую его шлюпку. Последний раз глянул на родной эсминец, погружавшийся в воду.
Товарищи после потопления флота на север подались, а он, стыдно сказать, решил отдохнуть: послужил пять лет — и будет… А как белые пришли — понял Коцура, что если и отдохнет он, так только покачиваясь где–нибудь на фонаре. Все вспомнил сейчас Коцура… Эх, дал бы он себе в ухо, в нос!
Есть нечего, пошевелиться нельзя. В чужой дом залетел. Услышат — выдадут, из боязни. Думает Коцура, мудрует. Только что–нибудь сообразит — на руку посмотрит, в тоску вгонится. На руке якорь, две буквы «И. К.» и «1916». В экипаже еще накололи. Хоть с кожей, с мясом сдирай наколку.